|
XXXIX
Пришла весна.
"Граф" худел и слабел с каждым днем в течение зимы и теперь с трудом мог делать несколько шагов по комнате. Большую часть времени он сидел в кресле или лежал на постели.
Но он и думать не хотел, что дело его проиграно окончательно и что смерть уже витает над его изголовьем. Он, напротив, питал какую-то упорную надежду, что поправится, как только наступят теплые вешние дни, а там и лето... Антошка обещал нанять на Петровском Острове маленькую дачу... Там, на чистом воздухе, он окончательно выздоровеет.
Даже зеркало, отражавшее лицо мертвеца, не колебало этой уверенности. Не смущали его и исхудалые ноги, и руки, и выдающиеся на плоской груди ребра...
И он добросовестно глотал какие-то пилюли, принимал микстуру и насильно, без всякого аппетита, пил молоко и ел бульон и мясо.
Еще бы! Ему теперь так хотелось жить, этому горемычному бродяге, бесконечно счастливому в это последнее время, когда они жили с Антошкой на свои кровные денежки. И как же Антошка баловал его: и вино ему покупал, и недурные сигары, и на газету для него подписался, и по вечерам, возвратившись из завода, читал ему или рассказывал про заводские дела и новости.
Как же не хотеть жить, когда на каждом шагу видишь трогательную преданность близкого существа и сам бесконечно любишь его и радуешься его успехам. А Антошка решительно преуспевал. За какую-то его выдумку ("граф" при самом подробном объяснении автора "выдумки" не мог понять, в чем дело) ему выдали недавно триста рублей награды, и сам директор завода призывал Антошку и хвалил его...
И нередко "граф", замечая, что Антошка грустен, говорил ему, стараясь придать своему глухому голосу веселый тон:
- Ты что, голубчик, нос опустил?.. Думаешь, я умирать собираюсь. Дудки, братец! Опольевы живучи... Вот только тепло придет... Ты увидишь...
- И вовсе не думаю, Александр Иваныч... Еще как поправитесь... Вот как теплое воскресенье придет, поедем дачу нанимать... Деньги у нас, слава богу, есть...
И Антошка употреблял чрезвычайные усилия, чтобы казаться веселым и не разрыдаться, слушая эти полные надежды слова.
Ему сказали доктора, что дни "графа" сочтены, да он и сам видел это, и горю его не было границ. Нередко он выбегал из комнаты на лестницу и плакал, как ребенок. Нередко во время работы на заводе он утирал навертывавшиеся слезы - ведь "граф" был у него единственный человек, которого он любил. И вдруг потерять его тогда, когда жизнь их обоих так хорошо устроилась!
И Елизавета Марковна, и другой доктор советовали перевести больного в больницу, но Антошка и слышать об этом не хотел, зная, что "граф" ни за что не согласится. И кто же будет по ночам около него?..
Каждое утро Антошка уходил со страхом, что вернется домой и не застанет в живых "графа", и каждое утро просил хозяйку дать знать на завод, если Александру Ивановичу будет плохо.
Несмотря на протесты "графа", в последние дни у него в комнате дежурила сиделка. Антошка настоял на этом, убедив "графа", что это необходимо. По крайней мере она будет аккуратно следить за приемами лекарства.
"Граф" в конце концов покорно согласился и заметил:
- Пусть будет по-твоему, а как потеплеет, мы, брат, сиделку спровадим... И то я тебе дорого стою... Слишком уж ты балуешь меня, Антоша... Роскошествуешь ты очень...
- Что вы, Александр Иваныч... И вовсе у нас немного выходит...
- Небось вижу... Вино-то одно чего стоит... Ну да, голубчик, скоро я тебя освобожу от этих расходов... Поправлюсь, и войдем в бюджет...
Антошка отворачивался, чтобы скрыть слезы.
В этот вечер, когда Антошка вернулся с завода, "граф" объявил, что чувствует себя гораздо лучше, и вместе с Антошкой пил чай, сидя в кресле. Он был особенно разговорчив и весел.
Напрасно Антошка останавливал его, объясняя, что ему вредно много говорить, "граф" не слушал и возбужденно, порывисто заговорил:
Я встретил тебя, такого же горемыку, бедного, брошенного... и твоя любовь привязала меня к жизни и пробудила во мне человека.
Он задыхался и все-таки продолжал, точно торопясь высказаться, глядя с бесконечною нежностью на Антошку:
- И теперь, когда я горжусь тобою, твоими успехами, когда я так привязался к тебе, моему умному, славному мальчику, и вдруг умереть... Нет... Я этого не желаю... Ты что же плачешь, мой милый... Зачем ты так смотришь?.. Или в самом деле...
Выражение ужаса вдруг исказило черты "графа". Он шевелил губами, и звука не было. Он как-то жалобно замычал и бесконечно грустными глазами, точно моля о помощи, глядел на Антошку.
- Это ничего... пройдет... доктор говорил... ей-богу, ничего, Александр Иваныч, - безумно выбрасывал слова Антошка и припал к холодеющей руке "графа", орошая ее слезами.
"Граф" отрицательно помахал головой, не сводя тускнеющего взгляда с Антошки.
- Ну, так пошлю...
И Антошка выбежал, чтобы распорядиться.
Когда он вернулся в комнату, "граф" уж не дышал.
смерти дяди.
Других родных он не известил.
Никто не говорил речей на могиле "графа". Только Антошка безутешно рыдал, и плакали Анисья Ивановна и Нина.
Возвращаясь с кладбища работать на завод, Антошка еще сильнее почувствовал свое сиротство. Но, сознавая себя одиноким, он знал, что благодаря покойнику он бодро и стойко выдержит битву жизни... Она уже улыбалась ему, еще недавно несчастному нищенке.
"графа" красовался красивый железный памятник, весь сделанный руками Антошки.
|