|
XXXV
Это объяснение с дочерью взволновало Опольева.
Он долго не мог успокоиться и быстро и нервно ходил по кабинету, возбужденный, поводя скулами и хрустя по временам белыми, крупными пальцами заложенных за спину рук. Только что сделанное открытие - именно открытие, - что, по всем вероятиям, дочь его заражена теми самыми мнениями, против которых он боролся в качестве официального лица и которые считал вредными, и изумляло, и раздражало, и огорчало его превосходительство...
И как он ничего этого не замечал, как он вовремя не остановил этого недуга, готового охватить и погубить молодой организм? То-то, припоминал он слова жены, она избегает выездов, не любит общества, читает книжки и ей никто не нравится из тех молодых людей, которые у них бывают...
Усталый от ходьбы, он снова присел к столу и долго-долго сидел в кресле в глубокой задумчивости, словно человек, внезапно застигнутый каким-то неразрешимым вопросом.
Наконец, он подавил пуговку звонка и, когда явился лакей, приказал попросить к себе барыню, если у нее никого нет.
И, когда в кабинет пришла Опольева, несколько встревоженная, с красными от слез глазами, муж с какою-то злостью взглянул в это еще красивое, добродушное, полное лицо, точно считая жену виноватой за то, что дочь совсем не та, какою он ее считал, и проговорил:
- Знаешь ли ты, какая у нас Нина?..
- Какая? Она славная, прелестная! - поспешила заступиться мать.
- Славная... прелестная! - передразнил Опольев. - Ты ничего не видишь!.. Она нигилистка...
- Бог с тобой... Что ты говоришь? - испуганно промолвила мать.
- Я говорю то, что есть в действительности... У нее очень опасные мнения... Что ты удивляешься? Ты и не догадывалась? Ты позволяла ей посещать этого пьяницу? Ты отпускаешь ее ради дурацкой филантропии по всяким трущобам... Ты позволяешь ей читать все, что ей вздумается...
- Но, Константин Иванович, она не маленькая...
- Не маленькая, но ты могла бы иметь на нее влияние... А теперь полюбуйся, что вышло? Как она говорила с отцом? Как защищала этого мерзавца, которого я не велел пускать в дом... И как дала слово не ходить к нему... Видно, что против желания.
- И ты, верно, сурово обошелся с ней? Константин Иванович! Не забудь, что Нина у нас одна... Она натура чуткая... Пусть даже и увлекается книгами, пусть даже у нее и крайние мнения, но не озлобляй ее... Не заставь бедную девочку возненавидеть родительский дом! - взволнованно и решительно говорила теперь эта слабая, нерешительная женщина, в которой заговорила мать, отстаивающая свое любимое детище.
Его превосходительство вдруг струсил.
- Но я и не думал сурово обходиться с ней, - промолвил он.
Но Опольева не слушала и продолжала:
И, наконец, неужели уж такое преступление бывать у твоего брата, которого ты не можешь простить, а твоя дочь полюбила?..
Но тут уж его превосходительство не выдержал. Едва сдерживая бешенство, он растворил двери кабинета, и госпожа Опольева тотчас же смолкла и догадалась уйти.
С тяжелыми думами сидела и Нина в своей комнате. Отец представлялся теперь в ее глазах совсем другим человеком. Тяжелые обвинения в несправедливости, в жестокости, в нетерпимости к чужим мнениям невольно роились в ее голове, смущая в то же время девушку, и напрасно она старалась найти оправдание для отца. Что-то непонятно жестокое и злопамятное чувствовалось в этих нападках на брата... А это издевательство над ее словами, полное насмешливой злости?
Нина сидела грустная, и вся ее жизнь, которую вела она, казалась ей какою-то пустою, бесцельною, ни для кого не нужною. К чему и зачем вся эта роскошь, которою она окружена и которая ее нисколько не делает счастливою?
И она завидовала в эти минуты тем трудящимся интеллигентным девушкам, у которых есть цель в жизни, которые работают и ни от кого не зависят. Как бы она была счастлива, если б и она могла так жить!
Она может ездить на балы, в театры, тратить безумные деньги на наряды и в то же время не смеет навестить этого несчастного старика дядю, только потому, что он в глазах отца и общества отверженец.
"Нет, так жить нельзя!" - думала молодая девушка.
|