|
XXVIII
Эти двести рублей, присланные Ниной, теперь казались "графу", когда-то швырявшему тысячами, целым состоянием.
И он глядел на две толстые пачки бумажек, лежавших на его кривоногом столике, и словно бы не верил своим глазам, что такое богатство в полном его распоряжении. Он словно бы сомневался, что после долгих лет нищенства благодаря обещанным тридцати пяти рублям в месяц он может не шататься по вечерам на улицах, останавливая прохожих на разных диалектах и придумывая более или менее остроумные словечки, чтоб получить какую-нибудь монетку, и может не писать больше писем к разным родственникам и бывшим знакомым. Как ни привык он к этой жизни, с каким цинизмом нищеты ни эксплуатировал он близких, а все же эта жизнь была отвратительна.
А теперь вот еще эти деньги!
Ведь он может расстаться со своим нищенским тряпьем, внушавшим ему самому отвращение, и одеться прилично, не вызывая на улице подозрительных взглядов, может завести белье, переехать в более чистую и светлую комнату и зажить с Антошкой хорошо и уютно. У них будут кровати с хорошими тюфяками, крепкие сапоги... Они будут каждый день обедать... Антошка станет ходить в школу...
Это сознание неожиданного благополучия приводило "графа" в радостно-счастливое настроение, наполняя его сердце чувством горячей благодарности к виновнице такой резкой перемены в его жизни.
Ожидал ли он, что на склоне его жизни судьба смилуется над ним так великодушно и так таровато? Он проведет последние годы не нищим оборванцем и не один как перст, а с этим славным и добрым мальчиком, который заставил его вновь полюбить жизнь.
И "граф" проговорил, обращаясь к Антошке, который тоже очарованными глазами глядел на такое количество денег:
- А ведь все это точно в сказке, Антошка!
- В какой сказке, граф? - переспросил Антошка, не понимая, что хочет сказать "граф".
- Не называй ты меня графом, братец. Теперь уж я, слава богу, не граф, а опять Александр Иванович Опольев!
- Слушаю, Александр Иваныч! - проговорил сконфуженно Антошка и словно бы и сам понял, что теперь не следует называть Опольева нищенским прозвищем "графа".
- Ты знаешь, что такое сказка?
- Небылица, значит.
- Ну так вот, в сказках обыкновенно случается так, что нищий вдруг оказывается принцем, а дурак - умным...
- Зачем же это?
- А затем, мой мальчик, чтобы утешать нищих и дураков... В действительности же такие превращения бывают очень редки... А вот с нами это случилось... И если по правде говорить, то как же нелепо, как и в сказке... Следовало бы по-настоящему мне остаться таким же нищим, каким я был, и выходить на работу вот в этом самом пальтишке и... вдруг...
"Граф" вместо окончания фразы взял своей исхудавшей рукой одну из пачек и потряс ее в воздухе...
- Не правда ли, Антошка, удивительно, что мы с тобою вдруг сделались принцами? - прибавил "граф".
Но Антошка в качестве большого почитателя "графа" горячо протестовал и находил, что так следовало быть. Нельзя же, чтобы такой человек безвинно терпел... Еще если бы какой-нибудь простой, а то настоящий господин, у которого такие важные и богатые сродственники.
- Положим, не безвинно, Антошка, помни это раз навсегда... Не в этом, впрочем, дело, а в том, что богатые и важные "сродственники", как ты выражаешься, совершенно спокойно оставили бы меня умереть нищим, считая - и не без некоторого основания, - что я пропавший человек, а такому человеку помочь не следует, а надо его скорей забыть... и шабаш. И так бы я и околел где-нибудь на улице от неизвестной причины, - так, Антошка, в газетах пишут, когда умирают нищие, - если б не эта добрая девушка... Она одна пожалела... Одна среди всех... Пожалела и поверила, что я тогда обратился к ее отцу за помощью не для того, чтобы пропить деньги, а для того, чтобы тебя одеть... Не будь такой девушки, и не были бы мы принцами, и ходил бы я опять по вечерам на работу... просить милостыню. Понял?..
- Понял, Александр Иваныч...
- Невдомек что-то, Александр Иваныч! - добросовестно признался Антошка.
- А то, что надо рассчитывать только на себя самого. Мне-то уж поздно, а ты, Антошка, не забывай этого.
- Известно, сам трудись, ежели ты бедный! - подтвердил и Антошка.
- Да, удивительно, как эта девушка такая жалостливая у такого безжалостного отца и в такой среде! - продолжал философствовать "граф", словно бы отвечая на занимавшие его мысли. - Непостижимо! - прибавил он.
- Сердце, значит, доброе у барышни... Я так полагаю, Александр Иваныч.
- Это ты верно полагаешь, но доброго сердца еще мало... Надо понимать... Вот, например, Анисья Ивановна понимает, каково бедному человеку, и при своем добром сердце нас с тобою и кормила и поила, когда я был болен... Из последних крох отдавала... Вот и докторша... Она тоже знает, как трудом достается кусок хлеба, и... пожалела, братец, нищего... лечила и ухаживала за мной, зная, что не получит ни гроша... И вино носила... Она и жалела и понимала, а племянница...
- Да разве она не понимает, что ежели нет ни одежи, ни пиши, то хоть пропадай! Всякий, кажется, понять это может. Не трудная штука!
- То-то, самая трудная эта штука и есть! - категорически отрезал "граф".
- Что-то чудно вы говорите, Александр Иваныч...
- И я был не злой, когда богат был, а не понимал этой штуки и никогда прежде о ней не думал... Дашь под пьяную руку пять рублей и забыл... А где же об этой штуке думать барышне, для которой жизнь - точно сплошной праздник?.. Сегодня в гости, завтра в гости, по балам да по театрам... Да и не знает она, что значит не обедать и как это есть люди, которые не обедают.
- Ну?.. Обученная и не знает?.. - усомнился Антошка.
- Этому, Антошка, не везде учат... И меня этому не учили, и, наверное, племянницу не учили... Если бы учили, может и я не истратил бы глупо огромного состояния... Учили другому, что совсем не нужно. А вот она, племянница, и не училась этому, а как горячо приняла к сердцу нашу беду, Антошка... Не то что пожалела да кинула подачку - нет! И сама приехала, и пенсию назначила, и деньги на обзаведение прислала... И не оставит она нас с тобой... Не такая... То-то и удивительно!
- И простая какая, Александр Иваныч... Совсем непохоже, что дочь важного генерала...
- Ддда... И, может, еще потерпит она за свою доброту...
- От кого?
- От отца, от матери...
- За то, что помогла родному дяде? - изумился Антошка.
- Именно за это самое! - усмехнулся "граф". - Ты слышал, как ее горничная призналась, что барышня серьги свои продала, чтоб прислать мне эти деньги.
- У нее, должно быть, много этих серег...
- Много не много, а она, значит, сделала это по секрету... Если узнают родители - ей будут неприятности... О милая, светлая душа! - воскликнул "граф" в каком-то восторженном умилении.
- Ругать будут, что ли? - поинтересовался Антошка.
- Будут говорить, что она поступает безрассудно, что помогает пропойце... Известно, что говорят люди о нищих... А ты, Антошка, - с неожиданною торжественностью прибавил "граф", обращаясь к мальчику, - никогда не забывай этой диковинной барышни и помни, что если мы с тобою заживем хорошо, то обязаны этим ей... Такие барышни очень редки среди тех, которых ты зовешь "важными графинями и княгинями". Не забудешь?
- Никогда не забуду, Александр Иваныч! - с чувством проговорил Антошка.
Добрая женщина обрадовалась от всей души, узнавши, какую значительную сумму прислала племянница ее жильцу, и поздравила его.
"граф".
- Уж какая же это комната... В такой ли вам жить!..
- И в трущобах жил, Анисья Ивановна, всего бывало... Но только я должен вам сказать, что мне очень грустно расстаться с вами, Анисья Ивановна... Я испытал на себе, какая вы добрая женщина... Знаю, кто содержал меня во время болезни, и, поверьте, никогда этого не забуду...
- Ну, что вы, что вы, батюшка Александр Иваныч! - говорила смущенная хозяйка. - Отчего и не поделиться чем можешь... У всякого человека бывает нужда...
- Да только не всякий делится... Ну, не будем об этом говорить... Сколько я вам должен?
- Только-то?.. Уж что-то слишком мало!
- Да за что же я с вас буду брать лишнее?.. Вот и счет на восемь рублей, что во время болезни трачено... Чужого я не хочу... Я, слава богу, крещеная...
- Видно, очень добрый поп вас крестил, Анисья Ивановна, - усмехнулся Опольев. - Вот извольте получить ваши тринадцать рублей...
- Да вы счетец-то просмотрите.
"граф", разрывая счет с небрежностью джентльмена, и прибавил: - А как я поправлюсь и стану выходить, то позволю доставить себе удовольствие, Анисья Ивановна, поднести вам маленький подарочек в знак глубокой моей благодарности...
Анисья Ивановна, совсем тронутая и обещанием подарка и такою деликатною формою выражения, начала было протестовать, но Опольев остановил ее словами:
- Надеюсь, вы не захотите обидеть меня отказом, Анисья Ивановна?
- Помилуйте, Александр Иваныч... Я простая женщина, а вы...
- А я... нищий барин, которого вы пожалели! - перебил "граф". - Ну и об этом не станем больше разговаривать, а перейдем к следующему вопросу. Надеюсь, вы не откажетесь стирать мне белье, когда я его заведу?
- Но дело в том, что я думаю поселиться на Васильевском Острове... там, знаете ли, и уединеннее, и воздух лучше... Особенно летом... И сады... и Петровский парк близко, - говорил "граф", наметивший эту местность вовсе не потому, что там "воздух лучше", а главным образом по той причине, что эта часть города никогда не бывала целью его вечерних экскурсий и там не могли узнать в нем прежнего нищего. - Так не далеко ли вам будет ходить за бельем?..
- Совсем не далеко... И у меня есть на Острову один давалец...
- Ну, значит, и отлично... И я всегда буду рад видеть вас и попотчевать вас чем могу.
- А вы когда думаете перебираться. Александр Иваныч?
- То-то вам надо поберечься. Долго ли опять простудиться.
"граф" с радостной, почти ребячьей улыбкой. - Через недельку я и выйду.
|