|
V
На следующий день, только что пробило десять часов, Степанида отворила двери спальни Николая и, остановившись на пороге, повторила несколько раз:
- Николай Иванович, вставайте! Одиннадцатый час! Вставайте! - громко произнесла она.
- Слышу, слышу! Что вы так кричите? - раздался голос Николая. - Встаю.
Старая кухарка, знавшая привычки барина, однако не ушла. Она постояла с минуту и, заглянув в спальню, промолвила:
- Уснул! Ишь соня! А сам просил, чтобы непременно... Полуночничает, вставать-то и неохота!
Она хотела было оставить Николая в покое, но, вспомнив, что Николай настойчиво просил разбудить, громко крикнула:
- Николай Иванович! Вставайте!
- Да что вы пристали? Дайте часок заснуть!
- Мне-то что! Спите себе с богом. Сами просили. Письмо вам...
- Так бы и сказали... Давайте-ка письмо да принесите газеты! - проговорил Николай, окончательно проснувшись.
Степанида подала письмо и газеты и спросила:
- Что в булочной-то брать?..
- Что-нибудь возьмите... Да кстати... возьмите у меня на столе письмо и отдайте посыльному, чтобы немедленно снес... Деньги в ящике... Знаете?
Николай прочел записку, и довольная улыбка появилась на его лице. Записка была от Платонова. Он просил молодого человека зайти к нему на квартиру около двенадцати часов - переговорить насчет статьи Николая и кстати позавтракать вместе.
"Верно, что-нибудь насчет цензурных смягчений! Платонов очень осторожен!" - подумал Николай, возлагавший большие надежды на статью, отданную им недели три тому назад в редакцию. По его мнению, эта статья особенно ему удалась. Он таки поработал над ней. Верно, она понравилась Платонову, и на нее непременно обратят внимание!
Веселый и довольный, он быстро оделся, прошел в кабинет и стал пробегать газеты, прихлебывая кофе... Через полчаса отворились двери, и на пороге появился Вася.
- Васюк! Здорово... Наконец-то! - обрадовался Николай, крепко пожимая холодную Васину руку. - Озяб? Напейся скорей кофе... Степанида, стакан дайте! - крикнул он в двери. - Ну, как поживаешь, Вася? Давно я тебя не видал...
- Я у тебя несколько раз был... все не заставал...
- По вечерам трудно меня застать, особенно в последнее время, - замотался как-то. Теперь опять примусь за работу... А ты как это не на лекциях сегодня? Ты такой аккуратный... Кстати: знаешь, кто с тобой хочет познакомиться?.. Угадай-ка!
- Да я почем знаю...
- Что ей от меня надо?.. Разве она приехала?
- Вчера ее видел, очень просила привести тебя. Пойдешь?
Вася подумал.
- Пожалуй, пойду. Отчего не пойти! - рассеянно отвечал Вася.
- Вот как! И не боишься?
- Чего ж бояться?
- Она такая красавица - эта Нина Сергеевна!
Вася покраснел до ушей и серьезно проговорил:
- Какое мне дело до этого?
- Ну, не сердись, Вася. Ты ведь известный женоненавистник. Я только пошутил. Я, признаться, думал, что ты не пойдешь. Она тебе не нравится.
- Да, не нравится, но я ее совсем не знаю. Бог ее знает; может, мне с первого разу так показалось.
Вася молча допил свой кофе и коротко отвечал на вопросы брата. Николаю показалось, что брат сегодня был какой-то странный и как будто смущенный. Он точно собирался что-то сказать, но не решался; то и дело взглядывал он на Николая и потирал руками колени, что служило, как знал Николай, признаком волнения Васи.
- Что с тобой, Вася? Не случилось ли чего? - спросил Николай.
Вася сконфузился и, помолчав с минуту, ответил:
- Со мной ничего не случилось. Чему со мной случиться? Я пришел к тебе поговорить об одном деле. Видишь ли, Елена Ивановна...
Он отвел взгляд и тихо прибавил:
- Она, Коля, все тебя ждет; очень беспокоится.
- Я сегодня зайду к ней. А что с Леночкой? Она больна?
- Елена Ивановна, - подчеркнул строго Вася, - по-видимому, очень расстроена нравственно... Послушай, Коля, - ты прости меня и не сердись. Я, знаешь сам, не люблю мешаться в чужие дела! - продолжал Вася, останавливая на брате серьезный и задумчивый взгляд. - Но бывают такие обстоятельства... И наконец ты мне близкий человек! - прибавил горячо Вася.
- В чем дело? Что тревожит тебя? Говори, говори, Вася. Я не рассержусь, уверяю тебя!
- Ты небрежно поступаешь, Коля, с Еленой Ивановной! Ты разве не видишь сам, что она...
Вася остановился на мгновение и чуть слышно прошептал:
- Кто тебе это сказал? Она сказала? - вспыхнул Николай.
- Никто не говорил. А она разве скажет? Да и зачем ей мне говорить? Я сам вижу. Я слышал, как она о тебе говорила вчера, как близко принимает к сердцу твои дела. Разве ты не видишь? О, она очень любит тебя и может, пожалуй, рассчитывать, что и ты ее так же любишь. Ты так с ней был близок и в Витине и здесь. Она, быть может, и за Григория Николаевича не пошла из-за того, что тебя любит. Ты прости, что я говорю об этом; было бы нечестно скрыть от тебя это. Шутить с человеком нельзя. Ведь ты не любишь Елену Ивановну? Так не вводи ее в заблуждение. Скажи ей. Перестань бывать у нее. Ты, верно, не заметил ее привязанности к тебе? Не заметил?
- Чудак ты, Вася! Большой, голубчик, чудак! Ведь вот как тебя взволновало! И голос дрожит, и смотришь каким-то страдальцем! Почему же ты полагаешь, что я не люблю Леночку? А быть может, ты ошибся и напрасно прочел наставление? Я, право, не сержусь, Вася, не думай, пожалуйста. Нисколько! Я ведь понимаю твои побуждения! - проговорил Николай, протягивая брату руку. - Ты у нас не от мира сего!.. Так, по-твоему, не люблю, а? - улыбался Николай. - Так знай же, мой добрый Васюк, что Леночка - моя невеста, и скоро наша свадьба.
Трудно передать изумление, выразившееся на лице юноши при этих словах. Он привстал даже со стула, опять сел и смотрел на брата растерянным, недоумевающим взглядом, словно услышал нечто совсем невероятное.
- Ты женишься на Елене Ивановне? - наконец проговорил он, медленно произнося слова.
- Экий ты какой смешной! Чего ты так изумился? Ну, разумеется, на Елене Ивановне. Это тебя огорошило?
- Огорошило! - простодушно подтвердил Вася.
Николай рассмеялся и спросил:
- Почему ж это тебя так огорошило?
Вася все еще не мог прийти в себя. Ему показалось удивительным, что вдруг Коля женится, и женится на Леночке. И только, когда Николай повторил вопрос, он ответил:
- Видишь ли, это так для меня неожиданно. Я никак не думал, и ты ничего не говорил. А впрочем, зачем же говорить? Я тоже никому бы не сказал. От всех бы скрыл! Ты смотри, Коля, не сердись; мне очень больно, что я об этом заговорил с тобой. Вчера Елена Ивановна так была расстроена и вообще...
- Что вообще? - спросил Николай, когда Вася остановился.
- Вообще в последнее время она изменилась. Я это замечал. Это, значит, от каких-нибудь других причин... А я очень рад за тебя, Коля, что ты любишь Елену Ивановну. Она святая девушка! - восторженно произнес Вася. - Да что ж я-то тебе говорю! - вдруг сконфузился Вася. - А я ведь, Коля, подумал было... Ну, да теперь слава богу. Нечего и говорить!
- Нет, скажи, Вася, что ж ты думал обо мне? Скажи, не стесняйся!
- Если хочешь, я скажу, я не смею не сказать. Ты имеешь полное право спрашивать. Видишь ли, разные эдакие мысли насчет тебя... и мне было больно. Мне приходило на ум, что ты, может быть, говорил что-нибудь Леночке насчет Лаврентьева и вообще насчет ее замужества, вообще подействовал на нее и... как бы сказать?.. так, сам не замечая, произвел на нее впечатление, а потом и отошел, не подозревая, что случилось с ней... Ну, да все это вздор, и ты прости меня, Коля. Я скверно о тебе подумал; мне казалось, что ты вообще иногда небрежен к людям. Я вот тебя заподозрил и сам оказался виноватым. Очень надо быть осторожным. Как раз обвинишь совсем напрасно. И выходит подло, очень даже подло.
Не особенно приятно действовали на Николая слова младшего брата. Николай чувствовал, что Вася был прав, строя свои предположения, за которые теперь он же обвиняет себя в подлости. Ведь Николай действительно не раз говорил с Леночкой насмешливо о браке ее с Лаврентьевым. Ведь он сперва было увлекся Ниной Сергеевной, а потом уж от скуки в деревне сблизился с Леночкой. Небрежность была, и большая.
Вот это-то сознание, что Вася прав, хотя бы отчасти, и что он, Николай, сознавая, что брат прав, все-таки должен скрывать это и принимать еще его извинения, и уязвляло Николая. Он чувствовал, как недоброжелательное чувство начинает шевелиться в его груди именно за то, что брат был прав и что ему же так тяжело теперь, но он тотчас же подавил это чувство, взглянув на кроткое, растерянное лицо Васи. И вдруг, сам не зная, что его подвинуло, он подошел к брату, крепко обнял его и тихо проговорил с дрожью в голосе:
- Складная ты душа, Васюк! Не говори больше об этом. Полно!
- Я не об этом. Ты не сердишься - и дело с концом. Я ведь уверен был, идя к тебе, что все разъяснится. Ты, Коля, благородный человек. Я вообще вспомнил по поводу подозрений. Трудно часто брать на себя ответственность, очень трудно! - продолжал Вася, как бы рассуждая сам с собой. - У нас недавно (я тебе не рассказывал) скверная история вышла с одним товарищем. Очень тяжелая история, которая на многих произвела сильное впечатление... Да ты, быть может, Коля, куда-нибудь собираешься, и я тебя задерживаю?
- Нисколько не задерживаешь. Так какая история? А прежде, впрочем, скажи: не хочешь ли еще кофе?
- Нет, не хочу... Видишь ли, в чем дело. На нашем курсе был один товарищ, которого никто не любил. Очень уж он был какой-то юркий и лебезил перед профессорами. Человек какой-то вкрадчивый... С ним все очень сухо обращались, однако все-таки кланялись, жали руку. Он первый всегда подходил, заговаривал. И со мной был знаком, записок часто просил. На днях вдруг пронесся слух, что вот этот самый студент - шпион. Уж я не знаю, кто первый распустил этот слух, но только все поверили, тем более, что кто-то видел, как этот студент выходил утром тайком из квартиры директора, а в тот же день директор собрал всех нас и по поводу замышляемой на курсе овации одному профессору, не ладившему с директором, предупредил, что ему известно об этом, и пригрозил на случай, если будет устроена овация. А мы это самое предположение, казалось нам всем, держали в секрете, и директор не мог знать... И все, то есть не все, а большинство - были и заступники - решили, что этот студент доносчик... На другой день, когда он пришел на лекцию, все как-то подозрительно смотрели на него, отходили, когда он подходил, не отвечали на его поклон. Он изменился в лице и как-то весь принизился; странным, жалким таким выражением светился его взгляд. Показалось мне, что он с каким-то недоумением взглянул на всех, но, однако, остался и все время на лекции просидел в задумчивости. После лекции один из студентов громко сказал, проходя мимо подозреваемого, что какой-то подлец донес директору... Этот-то подозреваемый совсем помертвел, - я стоял недалеко и видел хорошо его лицо. Лучше было бы не видать его! В его лице было и страдание, и ужас, и что-то гордое, чего никогда не бывало. Он понял, что это его подозревали. Он посмотрел вокруг каким-то вызывающим, злым взглядом, как-то странно усмехнулся и направился к выходу. В это время кто-то его спросил: был ли он тогда-то у директора? Он опять побледнел, резко ответил, что был, и вышел из аудитории. Никто не сомневался после этого, что он шпион, но мне казалось, что человека безвинно оскорбили. Взгляд, знаешь ли, у него был такой... особенный, и именно во взгляде-то я и прочел, что этот человек не доносил, но что после этой-то минуты - это когда его заподозрили - он, пожалуй, решится и на это... О, ужасное, брат, было то мгновение! Я высказал сомнение... я и прежде не был на стороне большинства, но мои слова не убедили... однако все как-то притихли; видно было, что всех что-то стало мучить. А меня, Коля, этот его взгляд до того перевернул, что я всю ночь не мог заснуть и на другой день пошел к этому самому доносчику. Прихожу и застаю его сидящего за столом; видно было, что он совсем не ложился, и на себя не похож. За ночь-то он осунулся, изменился совсем, глаза ввалились и блуждали, как у безумного. Вижу, совсем бедняга плох. Он, однако, при моем приходе сперва изумился, а вслед за тем со злостью посмотрел на меня и спрашивает эдак холодно: "Что вам угодно?" - и сам трясется, точно в лихорадке. Я ему протянул руку, но он не подал своей и заметил с какой-то безумной усмешкой: "Как вам не стыдно протягивать доносчику руку!.." Я ответил ему, что не верю, что он доносчик, а потому и пришел к нему. Тут, Коля, произошла, брат, очень тяжелая сцена... Он вдруг зарыдал, как ребенок, и с такою благодарностью на меня взглянул, что у меня заныло сердце. С трудом я его несколько успокоил, уложил в постель и просидел около него. Я у него ни слова не спрашивал, да и он ни словом не упоминал о вчерашней сцене. Нервы его были очень расстроены. Я посидел у него в комнате, - жил-то он бедно, бедно совсем, - с час или два и, когда он немного успокоился, стал прощаться. Вот тогда-то он и сказал: "Я, может быть, и гадкий человек, но все-таки... не мог бы перенести этого позора!.. Спасибо, вы пришли и спасли меня!" Я в первую минуту не понял, что это он хотел сказать, но, случайно взглянув вокруг, увидал на столе, где он сидел, маленькую стклянку... и, признаюсь, тогда понял смысл этих слов. Нечего и говорить, что я стклянку убрал (в стклянке-то был яд!), и ушел, обещав у него быть через два часа, а от него прямо на лекции, чтобы рассказать все, что видел. А уж там шум... Совершенно случайно узнали, кто это директору-то донес, а донес-то студент, на которого не могло быть и подозрения! Директора племянник сообщил студентам, что он, племянник-то, гимназист, слышал весь этот разговор и знал студента, который был вхож к директору.
- Зачем же этот-то, которого невинно заподозрили, ходил к директору?
- Извинились перед ним?
- Целая депутация ходила к нему... торжественно извинились...
- А он что?
- Он очень холодно принял извинение и через день заболел совсем... нервная горячка сделалась... Теперь в больнице лежит... Очень на него подействовало... Да и как не подействовать!.. Это - ужасное подозрение, Коля! Чуть было человека не погубили! Я навещаю его. Теперь ему лучше. Говорит, что не останется более здесь... В Москву уедет!..
- А настоящий шпион?
- О, этот совсем иначе себя держал! Он пришел в негодование, кричал, что на него клевещут, требовал, чтобы ему подали мерзавца, который распустил про него это, - одним словом, выходил из себя. Многие поверили ему.
- И он остался?
- Остался. Ходит на лекции и держит себя с необыкновенным апломбом!
Вася замолчал и заходил по комнате.
- Ты домой писал о своей женитьбе? - спросил он через минуту.
- Я думаю, Коля, очень удивятся.
- Что ж тут удивительного?
- По-моему, Коля, тебе как-то не идет жениться! - заметил Вася.
- Как это не идет? - засмеялся Николай.
- А мне нет?
- Нет. А впрочем, я, быть может, чепуху говорю, ты не обращай на это внимания! - промолвил Вася. - Однако который, брат, час?
- Двенадцать.
- Ну, мне пора! Надо еще к одному товарищу зайти, а после в больницу. Обещал. Что твоя статья? Принята?
- А как вообще дела?
- Из дому? - удивился юноша.
- Отцу писал, просил в долг, я не хочу так брать! - проговорил Николай.
- А ты давно получал письма из дома?
- Нет, недавно. Все здоровы. Там, Коля, тоже, кажется, дела не важны.
- Подожди, Вася. Дай только время. Дела поправим! - весело заметил Николай. - С Леночкой и мотать меньше буду. Ты и то меня в мотовстве винишь! Сам-то живешь отшельником, питаешься акридами и медом , хочешь, чтобы и все так жили! Так к Нине Сергеевне-то пойдем? - спрашивал Николай, прощаясь с братом.
- Пойдем.
- Он арестован! - печально проговорил Вася.
- Арестован?
- Да. В Москве. Из-за границы, говорят, возвращался.
- Давно?
- Кто это тебе говорил?
- Это верно. Вот, Коля, человек! - прибавил Вася восторженно. - Я когда-нибудь тебе расскажу о нем, а то ты все скептически относишься к нему, не зная его.
- Да я верю, Вася, что он хороший человек, право, верю. Я только над твоею восторженностью смеялся. Он, этот Прокофьев, по твоим словам, какой-то идеал всех добродетелей. Я тоже его немного знаю. А ты все-таки расскажи... Меня он по одному обстоятельству очень интересует.
- О, да ты его совсем не знаешь! - воскликнул Вася, оживляясь при одном имени Прокофьева. - Я его прежде тоже не знал, но здесь слышал. О, это, брат, настоящий человек! Однако прощай, Коля!
"Медведю". Знаешь "Медведя"?
- Нет, не знаю!
- Я и забыл, что ты постник.
Он сказал адрес и прибавил:
- Смотри же, приходи, Вася. Выпьем за наше счастье. Придешь?
Вася вышел от брата и пошел по улицам, раздумывая о Николае и Леночке. Новость о свадьбе произвела на него сильное впечатление. Он рад был, что ошибся в своих подозрениях, и в то же время ему почему-то жаль было Леночку.
"Оба они хорошие люди, а как будто не пара!" - повторял он про себя.