|
XI
Николай незаметно сошел с террасы в сад, возобновляя в памяти свой спор с Присухиным и досадуя, что не сказал ему всего, что теперь так стройно и логично проносилось в его голове. Он тихо подвигался в глубь густой аллеи.
- И охота вам было связываться! - произнес под самым ухом сбоку чей-то голос.
Николай повернул голову. На скамейке под развесистым кленом сидел Прокофьев.
Вязников подошел к нему и отрекомендовался.
- Я вас несколько знаю. От Лаврентьева слышал и вашу статейку читал! - произнес Прокофьев, протягивая руку. - Среди всякой нынешней мерзости... статейка ничего себе.
- Ваше лицо мне тоже показалось знакомым. Вы не знавали студента Мирзоева?
- Нет.
- Большое сходство.
- Мало ли схожих людей. Моя фамилия Прокофьев... Федор Степанов Прокофьев.
- Так незачем было связываться? - спросил Николай, присаживаясь около.
- Убедить, что ли, намеревались эту культурную каналью?
- Да уж чересчур возмутительно.
- Ого! Изволите еще возмущаться речами Присухина. В какой Аркадии жили?
- В петербургской.
- Так-с... И возмущаетесь еще?
Он помолчал и прибавил:
- Ведь у него и наука-то вся такая же иисусистая, как он сам. Они с ней - одного поля ягоды. Она у них повадливая, карманная, на все руки...
- Как повадливая?
- Очень просто. Какие угодно фокусы они с ней проделывают. Вы курсов не проходили разве? Только он вас, что называется, в лоск положил...
- Однако...
Николай был несколько озадачен и строго взглянул на Прокофьева, но тот не обратил на это ни малейшего внимания.
- И вправду, поделом! Вперед не суйтесь. Коли соваться, так уж надо самому во всей амуниции - иначе только их же жалкими словами тешить. По мне, это будто чищеным сапогом в грязь ступать. Он вам и Милля и Маркса перевирал, вы внимали, а он-то хихикал в душе...
- Так что же вы не вступились, коли сами вы в полной амуниции, как вы говорите? - заметил иронически задетый за живое Николай.
- Эту канитель давно бросил, - отвечал Прокофьев хладнокровно. - Да и к чему? Разве их берут слова? Или барышень здешних, что ли, тешить диспутами?..
- Нельзя же хладнокровно слушать гадости.
- И потому надо поболтать?
Прокофьев помолчал и, внимательно взглядывая на Николая, прибавил:
- Пожалуй, вы и на свою публицистику возлагаете надежды? Кого-нибудь убедить полагаете насчет курицы в супе , а?
- А разве нет?..
- Верите еще?
- А вы не верите разве?
- Я?.. В российскую публицистику?
Прокофьев взглянул на Николая.
- Да вы в самом деле, Николай Иванович, вернулись из Аркадии, а не из Питера.
- Что ж в таком случае литература...
- По большей части переливает из пустого в порожнее... Надо же что-нибудь писать.
- Вот как... И, следовательно, заниматься ею...
- То же занятие, что мух хлопать! Это ново для вас, что ли? Поживете, тогда другое запоете, если не привыкнете, а впрочем, попробуйте-ка изложить на бумаге и напечатать то, о чем вы так горячо за обедом говорили. Попробуйте-ка! - усмехнулся ядовито Прокофьев. - А мы прочтем-с!..
- Вы как-то безнадежно уж смотрите.
- Не безнадежно, а не обманываюсь. Нет, батюшка, вашими писаньями не проймешь... Не нам с вами чета - люди пробовали. Не проймешь! - добавил он с какою-то глубочайшей ненавистью в голосе.
Прокофьев умолк и попыхивал папироской. Николай поглядывал на него. Любопытство его было возбуждено. "Кто этот человек, говорящий так решительно, с такой безнадежностью?" Он уже не сердился на Прокофьева. Этот человек невольно внушал к себе уважение. Что-то притягивающее было во всей его фигуре, в его пытливых темных глазах, в его голосе, в манерах.
- Вы здесь давно? - спросил Николай.
- Какие доклады?
- Да у бабы этой... Она ведь министр... Хотя ничего не понимает, а все ты ей докладывай...
- И докладываете?
- Сколько угодно...
- Вы технолог?
- Маракую немножко... А вы в первый раз в этом доме?
- В первый.
- Семейка любопытная, самого модного фасона...
- Кажется, Смирнова умная женщина?
- Сама-то? Очень даже умная баба. Линию свою ведет правильно. Говорят, в Питере салон держит. И барышни умные - верно уж знаете! - одна изучает Спенсера, а другая химию... Только все в девках! - рассмеялся Прокофьев. - Приданого нет, а Присухин не клюет...
- А Горлицын?
- Известный молодой ученый... тоже не клюет... до той, до белобрысой добирается. У нее, кажется, припасено добра для супружества... только папенька с маменькой предпочитают вместо химика... какую-нибудь птицу почище... Но держу пари, химик пролезет: даром что глуп, зато апломба у него много, а впрочем, кажется, и предмет свой знает.
- А эта... красавица, старшая дочь?
- Эта-то?.. Ну, эта будет повыше сортом. По крайней мере не пыжится, а просто себе живет, как бог на душу положит. Ей бы принцессой какой-нибудь - настоящее дело. Потешается над всеми, а больше всего над котом этим - Присухиным, а он глаза только жмурит. Берегитесь, а то и вас зацепит... Вы, верно, охотник до амуров-то? Так-то-с! Однако я тут с вами болтаю, а мне к докладу пора, - прибавил он, взглядывая на часы и подымаясь. - До свидания. Заходите когда... на завод. Побеседуем. Может, и материалу для статейки наберетесь. Материалу довольно... народу много!
- Непременно, - проговорил несколько обиженный за "амуры" Николай.
- Да, вот еще что... Вы когда отсюда?..
- Послезавтра.
- Так скажите брату, чтобы к Лаврентьеву в четверг заходил.
- Вы разве Васю знаете?
- Видел раз. Хороший парень ваш брат!..
Прокофьев ушел, а Николай остался сидеть на скамье. "Удивительное сходство с тем!.. - подумал он, глядя вслед удалявшемуся Прокофьеву. - Непременно пойду к нему!.."
Когда Николай вернулся в комнаты, все барышни сидели в гостиной вокруг стола и слушали Горлицына. Николай остановился на пороге, оглядывая все общество. Присухина и Нины не было.
- "Между поклонением идолам и поклонением фетишам не существует ни малейшего сколько-нибудь резкого скачка. В Африке видимым фетишем часто служит человекообразная фигура; иногда же эта фигура менее похожа на человека и всего более похожа на воронье пугало".
"И не только в Африке, а в Васильевке тоже!" - мелькнуло в голове Николая при виде барышень, с немым восторгом внимающих объяснениям и комментариям Горлицына.
Он вышел снова в сад. Не хотелось ему слушать чтение. Вечер был превосходный, к тому же он рассчитывал встретить Нину Сергеевну.
Николай обошел сад и не встретил никого. Уже он хотел было возвратиться, как из беседки, обвитой плющом, стоявшей в конце сада, раздались голоса... Он пошел на голоса.
Вдруг оттуда раздался звонкий, веселый, заразительный хохот - Николай обрадовался, узнав голос Нины, - и вслед за тем насмешливые слова:
- Полноте... полноте, Алексей Алексеевич. Это вовсе вам не к лицу.
- Вы, по обыкновению, смеетесь, Нина Сергеевна. Неужели вы не знаете, зачем я сюда приехал?!
- Я думаю... отдохнуть...
- Вы знаете... я...
Голос Присухина совсем понизился.
- Вы?.. Да разве вы можете любить?
И звонкий раскат смеха снова раздался по саду.
Николай повернул назад, но в это время из беседки вышла Нина, а вслед за ней и Присухин.
- Николай Иванович! - воскликнула Нина, - где это вы пропадали? Я вас искала! Пойдемте-ка гулять, - сказала она, подходя к молодому человеку. - А вы, Алексей Алексеевич, верно, заниматься пойдете? - насмешливо произнесла молодая женщина.
- Заниматься!.. - проговорил Присухин, удаляясь.
- Где это вы были все время?
- С Прокофьевым беседовал.
- Он вас удостоил... Он вам понравился?
- Как вам сказать... Я совсем его не знаю.
- Хорошее.
Они весело болтали, как два школьника, и когда вернулись к чаю, то Николай был совсем очарован Ниной Сергеевной.
|