|
XIV
- Загостился ты, Коля. Целую неделю просидел там! - встретил Николая отец, горячо обнимая сына. - Разве так весело было?
- Не весело, а скорей интересно...
Старик пристально взглянул на Николая и, улыбаясь, повторил:
- Интересно?..
- Кто тебе там больше всех понравился?.. Рассказывай-ка! - спрашивала Марья Степановна, радостная, что Николай вернулся.
Признаться, она-таки очень беспокоилась, что Николай так долго гостит у Смирновых, и хотела было послать за ним лошадей, но Вязников остановил ее:
- Сам вернется... Пусть развлечется мальчик!
Николай не без юмора описал все семейство, рассказал о Присухине, о Горлицыне и несколько дольше остановился на Нине Сергеевне.
- Понравилась она тебе?
- Сперва - да... Немножко! - краснея, отвечал Николай.
- А потом? - допытывалась Марья Степановна.
- Потом - нет!
- Разгадал ее?
- Нет, мама... Эту женщину не так легко разгадать. Бог ее знает что она за человек. Во всяком случае, оригинальный...
- Просто пустая женщина; право, Коля, пустая, и больше ничего! - быстро подхватила Марья Степановна.
- Да ты что так горячишься? - улыбнулся Николай. - Не бойся, я не влюблен.
- Долго ли?.. Она большая кокетка.
- Ты, мама, уж слишком преувеличиваешь. Почему, ты советовала остерегаться ее?
- Не спрашивай, Коля. Бог с ней. Я не люблю, ты знаешь, повторять слухи, а о ней говорят нехорошие вещи...
- Мало ли что говорят, мама!
- Здорово, Васюк, здорово, братишка! - весело окликнул Николай, входя в комнату к брату. - О чем это ты размечтался?
Вася лежал на кровати одетый, в длинных своих сапогах и картузе, с закинутыми назад руками.
Он медленно повернул голову при восклицании Николая. Когда Николай приблизился и взглянул на Васю, то поражен был страдальческим выражением его лица. Видно было, какая-то упорная мысль болезненно работала в нем.
- Что с тобой, Вася?
Юноша поднялся с кровати, пожал крепко руку брата, улыбнулся кроткой своей улыбкой и проговорил:
- Я и не слыхал, как ты приехал. Впрочем, я и сам только что вернулся. В Залесье был.
- Да что с тобой? Ты какой-то возбужденный.
- Так нельзя наконец. Нельзя ведь так, Коля! - заговорил он тихим, странным голосом, медленно шагая по комнате. - Рассуди сам, можно ли так? Ведь это жестоко, совсем жестоко!
Он остановился прямо против Николая и глядел на него, но едва ли видел брата. Взор его голубых глаз убегал куда-то внутрь.
- Да ты о чем? Я ничего не понимаю.
- Неужели нигде нет правды, Коля? Неужели? О господи!
- Что случилось?
- Ты разве не знаешь? Да, ты у Смирновых был, я и забыл! - прибавил он. - Случилось, Коля, большое несчастье в Залесье. У мужиков там скоро все продадут, нищие будут совсем. Я только что оттуда. Через три недели приедет пристав... Если бы ты видел, какое отчаяние!
- За что продадут?
- По иску Кривошейнова. Он дал им в прошлом году деньги под залог построек и хлеба и теперь требует их... У них ничего нет... Я был у Лаврентьева. У него тоже денег нет. Послушай, не знаешь ли ты, как помочь? - в волнении проговорил Вася. - Иначе может быть большое несчастие.
- Как ты волнуешься! В первый раз, что ли, узнал?
- Я давно знал, но теперь сам видел. Хочешь - поедем, увидишь, что делается в Залесье. Я папе говорил, и он сказал, что ничего нельзя сделать. Неужели ничего?.. И это совершается на глазах у всех!
- Что делать, Вася! Успокойся. Если из-за таких вещей волноваться, то тогда и жить нельзя.
- А разве можно видеть это и... жить? - произнес он глухим голосом.
Он умолк. Напрасно Николай старался его успокоить.
Вася, не прерывая, слушал горячие речи брата, недоверчиво покачивая головой.
- Все то, что ты говоришь, Коля, я слышал уже. Вот и папа почти то же говорит... Оба вы, знаю я, честные, хорошие, добрые, но - прости меня, брат, - от ваших слов не легче, и никак не убедят они меня.
- Может быть, и болен... пожалуй, что и болен!.. - подхватил Вася. - Иной раз думаешь, думаешь... просто до боли думаешь, и, что всего ужаснее, то есть больнее, что ничего не придумаешь, и сознаешь себя таким дрянным, ничтожным, себялюбивым подлецом...
- Что ты, что ты! - улыбнулся брат.
- Смейся, Коля, а оно так... Ах, когда-нибудь открою я тебе свою душу... Больная она в самом деле... Ты вот говоришь: все так живут... А почему все так живут? Отчего иначе не живут? Разве нельзя иначе жить? Неужто вечно брат должен терзать своего брата?..
Он остановился, задумчиво взглянул на Николая и продолжал:
- Отчего Петр готовит нам кушанье, а я не готовлю? Отчего ж я вот и ем каждый день, и сплю на постели, а другие голодны и не призрены? Отчего? Где узнаю я, отчего?.. Кто объяснит это?.. Ты опять скажешь: все так, но мне-то, мне, моей душе разве от этого легче? Пойми ты!
Он с какой-то болью произнес эти слова, ожидая возражения, но Николай молчал, изумленный исповедью бледнолицего юноши.
"Откуда все эти мысли? Как он дошел до такого состояния?" - спрашивал себя Николай, вспоминая прежнего Васю. Прежний Вася не такой был, казалось ему.
- Ты вот говоришь, и папа тоже говорит, что надо быть добрым, честным, но как быть добрым, как быть честным? И разве я честен, разве добр?.. Подлец я, Коля, вот кто я такой... Я все раздумываю, а ведь давно бы следовало делать...
- Что делать?..
- Жить иначе... Какое имею я право жить так?.. Ответь мне...
И, не дожидаясь ответа, Вася продолжал:
- Ты вот думаешь, что всегда будет так, всегда человек будет делать другому зло, а я верю... глубоко верю, что так не будет и не должно быть... Не может быть... иначе зачем же столько мучеников прежде было?.. Зачем Спаситель был распят, если бы он не верил?.. Нет, Коля, ты вот образованный человек и знаешь больше меня, а говоришь неубедительно. Оно как будто и правда, а душа чувствует неправду. И кругом, кругом ложь... говорят, любят бога, а сами?!. Взгляни-ка ты на залесских мужиков... каково им из-за одного человека? И - удивительно! - он и без того богат, этот Кривошейнов, к чему ему еще богатство?.. Что делать с ним? На что, например, Смирнова оттягивает лес у мужиков, который им отдан, она знает хорошо это, покойником ее отцом? За то, что бумаг нет?
- Разве это правда?
- Правда. Лаврентьев говорил, а он говорит только о том, что знает... Курс кончить?! - отвечал как бы самому себе Вася. - Папа, вижу я, сердится, что я не готовлюсь в академию. Но к чему мне готовиться? Разве, если я буду доктором, я стану лучше?.. Или с годами пройдет все, и я повторять буду, что все так? Нет, Коля, я не могу... Я чувствую, что так нельзя. А как нужно - тоже не вполне понимаю. Но я дойду до этого... дойду.
Вдруг Вася остановился и, как бы спохватившись, промолвил:
- Ты, Коля, извини... Я тебя своими мыслями занимаю и, верно, тебе надоело, а ты и не скажешь...
Николай обнял Васю и заметил:
- Экий ты какой!.. Говори, говори... легче станет... Не надоел ты мне... Рассказывай все... я охотно слушаю...
- Не умею я говорить... всего не перескажешь... Ах, Коля, если бы я был, как прежде... верующий... Помнишь?
- А теперь?
Вася безнадежно покачал головой.
- Тогда бы лучше было!..
- Человек же и Кривошейнов... И у него душа должна же быть... Как думаешь, брат?
Николай засмеялся.
- Сомневаюсь...
- Напрасно. Нет злодея, который бы не смягчился... Да и есть ли злодеи-то?..
Опять, видно было, в голове у юноши поднялась какая-то внутренняя работа.
- По-твоему, злодеи есть, Коля?
- Есть.
- А мне сдается, кет их!
- Знаешь ли, что я придумал, брат? - сказал Николай. - Напишу-ка я корреспонденцию о твоем злодее... Быть может, обратят внимание и продажа в Залесье остановится...
Вася сперва обрадовался.
- Только смотри, Коля, напиши хорошо... Все расскажи. Но только подожди посылать ее до завтрашнего вечера. Быть может, и не надо.
- Отчего? - удивился Николай.
- Так... у меня один план есть! - серьезно проговорил Вася. - Попробую.
- Секрет?
- Теперь не спрашивай. Да вот еще что, Коля: не говори ты маме ни слова о нашем разговоре. Она и так все волнуется, глядя на меня. К чему огорчать ее, голубушку нашу? И вообще никому не говори лучше. После все объяснится! - как-то загадочно прибавил он. - Я с папой сам переговорю.
Вася несколько успокоился и спустя несколько времени рассказал брату, что Лаврентьев очень зовет его к себе и что Леночка была эти дни нездорова.
- Что с ней?
- Не знаю. Доктора не хотела. Раздражительная стала какая-то... похудела, голова болела все. Григорий Николаевич очень скорбел за Елену Ивановну. Теперь, впрочем, ей лучше. Да, я и забыл: она о тебе спрашивала, просила дать знать, когда ты приедешь. Удивлялась, что ты засел у Смирновых. Я и сам, признаться, дивился. Разве там приятно было тебе?
- Надо, Вася, побольше людей видать, иначе односторонне судить о них станешь. Кстати, я там с Прокофьевым познакомился. Ты, кажется, знаешь его?
- Видел у Лаврентьева!
- Нравится он тебе?
- Я мало его знаю, но слышал, что это замечательный человек! - проговорил с каким-то благоговейным восторгом Вася.
- Тебе разве Прокофьев не нравится? - удивился Вася.
- Я не к тому. Я вообще! - заметил Николай, чувствуя почему-то досаду на то, что Вася так восторженно относится к Прокофьеву. - Так Леночка, ты говоришь, обо мне спрашивала?
- Да, спрашивала, - прошептал Вася. - Ты зайдешь к ней?
- Зайду как-нибудь.
- Хороший она человек, и Лаврентьев хороший. И как он ее любит, если б ты знал, Коля! - проговорил Вася и вдруг покраснел.
- К чему ты говоришь об этом?
- Так, к слову!.. - шепнул Вася и снова заходил по комнате.
"Как все принимает близко к сердцу, бедняга! Того и гляди сделает какую-нибудь непоправимую глупость! - раздумывал Николай, оставшись один. - И ничем не убедишь его".
В тот же вечер, после чая, отец говорил Николаю о Васе с большим сокрушением. Его удивляла его болезненная мечтательность, и он не знал, как быть с юношей.
- Ты видел, как расстроило его известие о продаже имущества крестьян?
- Да. Бедняга сам не свой. Действительно, возмутительная история.
- Кто спорит - история гнусная, но что поделаешь?.. Мало ли скверного в жизни! Нельзя же на этом основании приходить в отчаяние. Он утром пришел ко мне таким страдальцем, что я испугался сперва, а дело-то все оказалось самое обыкновенное у нас. Вообще Вася меня беспокоит. Совсем странный мальчик. У него какая-то беспощадная логика, чуткость, доходящая до болезненности. Отчасти я виноват в этом! - с грустью проговорил старик.
- Ты? Ты-то чем виноват?
- Мало наблюдал за ним, когда он был ребенком. У него и тогда был особенный характер, а теперь он развился в уродливом направлении. Это - несчастная натура. Для него мысль и дело неразлучны, и он может дойти до нелепостей. Ты бы подействовал на него.
- Едва ли.
- И то. Он кроток, мягок, но независим! - вздохнул старик. - Пристал ко мне, чтобы я помог... И без того меня, старика, беспокойным считают. Я стал убеждать Васю, и он ушел от меня грустный, сосредоточенный. Да, странные теперь времена!.. Ребята и те страдают. Прежде мы в семнадцать лет не страдали. И бог еще знает что лучше!.. Что, как Вася?.. Успокоился?
- Кажется.
Мечтать всю жизнь - невозможно.
Старик долго еще говорил на эту тему и долго еще думал о Васе, ворочаясь на постели.
Он жалел сына и в то же время с ужасом думал, что из него может выйти человек, способный разбить кумиры, которым он, старик, всю жизнь поклонялся и свято чтил... Этого старик перенести не мог.
"Утопистов", как он называл всех сомневающихся современной цивилизации, он считал варварами и безумцами.
- Никогда толпа, как бы ни была она сыта, не может дать миру то, что дали ему высшие умы. При господстве толпы, при культе скромного довольства разве возможно могущество и проявления гения? Дух исчезнет, и вместо господства духа будет царить накормленная посредственность. Это невозможно, ужасно, бессмысленно!
Для Вязникова всякие "утопии" были покушением на личность, а личность он считал неприкосновенной.
|