|
VIII
За четверть часа до шести Невзгодин подъехал с Неглинной к небольшому подъезду отдельных кабинетов "Эрмитажа". Озябший на сильном морозе, он торопливо сунул извозчику деньги и вошел в ярко освещенные сени. Приятное ощущение тепла и света охватило его.
Два видных швейцара, остриженные в кружок и, по московской моде, в черных полукафтанах и в высоких сапогах, приветливо поклонились гостю.
- Вы на обед в честь Андрея Михайлыча? - осведомился один из них, помоложе, снимая с Невзгодина его, несколько легкое для русской зимы, парижское пальто с маленьким барашковым воротником.
- Да...
Невзгодин невольно улыбнулся и несколько торжественному выражению лица молодого востроглазого ярославца, и значительному тону, каким отчеканил он имя и отчество юбиляра, с московскою почтительностью не называя его по фамилии.
- А вы знаете, кто такой Андрей Михайлыч?
- Помилуйте-с... Как не знать-с Андрея Михайлыча! - обидчиво заметил молодой швейцар. - Известные ученые и профессоры... Я их не раз видел... Бывают у нас.
"Вот она, популярность!" - подумал Невзгодин и спросил:
- Собралось еще немного?
- Человек ста полтора, пожалуй, уже есть! - отвечал швейцар, помахивая черноволосой головой на вешалки, полные шуб.
- Ого! - удивленно воскликнул Василий Васильевич, хорошо знавший привычку москвичей опаздывать.
- А ждем свыше двухсот персон-с! - не без гордости продолжал швейцар. - Извольте получить нумерок!
Оправившись перед зеркалом, которое отразило небольшую статную фигуру в отлично сидевшем парижском новом фраке, Невзгодин поднялся наверх и остановился на площадке, у столика, где собирали за обед деньги. Заплативши семь рублей и написавши на листе свою фамилию, он хотел было двинуться далее, как его окликнул чей-то высокий, необыкновенно мягкий тенорок...
В этом маленьком толстеньком пожилом господине во фраке и в белом галстухе, - выскочившем с озабоченной физиономией из коридора к столику, - Невзгодин сразу узнал Ивана Петровича Звенигородцева - всегдашнего устроителя юбилеев и распорядителя на торжественных обедах, известного застольного оратора и знакомого со всей Москвой присяжного поверенного.
Выражение озабоченности внезапно исчезло с его лица. Румяненькое, заплывшее жирком, с жиденькой бородкой и маленькими блестящими глазками, полными плутовства и вместе с тем добродушия, оно теперь все сияло радостною улыбкой, словно бы Звенигородцев увидал перед собою лучшего своего друга. И, несмотря на то, что Иван Петрович был очень мало знаком с Невзгодиным и считал его, как и многие, пустым зубоскалом, он, как коренной москвич, широко раскрыл свои объятья и троекратно облобызал Невзгодина необыкновенно крепко и сочно.
- Давно ли, Василий Васильевич, к нам из Парижа? - ласково и певуче спрашивал Звенигородцев, задерживая руку Невзгодина в своей пухлой потной руке.
- Вчера.
Осторожно высвободив руку, Невзгодин отер губы.
- Как раз на юбилей попали... Увидите, дорогой Василий Васильевич, как у нас хороших людей чествуют... Двести пятьдесят человек записались на обед... Было бы и вдвое больше, но мы отказывали... Нельзя же всех пускать, без строгого выбора... Ну и устал же я сегодня. Хлопот, я вам скажу, с этими юбилеями! И наверное в назначенный час публика не соберется. Уж скоро шесть, а всего только сто шестьдесят человек. Надо дать знать, чтобы юбиляра привезли не раньше половины седьмого...
- Разве юбиляра привезут?
- Обязательно, и в четырехместной карете. Или вы забыли московский юбилейный чин? А еще москвич!
- Кто же привезет Косицкого?
- Двое. Представитель старого поколения профессоров: Лев Александрович Цветницкий и представитель молодой науки: Николай Сергеич Заречный.
- А Маргарита Васильевна здесь?
- Не видал. Кажется, еще не приезжала. А вы что же?.. Все еще поклоняетесь гордой англичаночке?.. А хорошеет с тех пор, как замужем... Прелесть что за женщина. Вот увидите! - оживленно и щуря глаза прибавил Звенигородцев.
- Давно не поклоняюсь, Иван Петрович... И я недавно женился...
Звенигородцев горячо поздравил Невзгодина и, заметив, что тот собирается отойти, остановил его словами:
- На одну минутку, Василий Васильич!
Отведя Невзгодина в сторону, он проговорил, слегка понижая свой тенорок и принимая значительный вид человека, озаренного счастливою мыслью.
- Челом вам бью, Василий Васильевич! Не откажите.
- В чем?
- Вы ведь, я слышал, занимались в Париже науками?
- Занимался.
- Так знаете ли что? Скажите, голубчик, за обедом речь Косицкому в качестве представителя от русских учащихся в Париже. Это будет, я вам скажу, эффектно и очень тронет старика...
Невзгодин рассмеялся.
- Да как же я буду говорить, никем не уполномоченный?
- Так что за беда! Разве на вас будут в претензии за то, что вы почтите хорошего человека? Косицкий ведь не Найденов... Он сохранил традиции и вполне наш... Право, скажите, Василий Васильич, несколько теплых слов... Сделайте это для меня... Я вас запишу. Вы будете говорить пятнадцатым... идет?
- Нет, не идет, Иван Петрович. Не записывайте... я говорить не стану.
- Экий вы какой! Ну в таком случае скажите что-нибудь от своего имени... Вы ведь хорошо говорите.
- Совсем не умею...
Звенигородцев вдруг оборвал речь и, засиявший, с замаслившимися глазками, бросился, словно ошалелый кот, к поднимавшейся по лестнице молодой хорошенькой даме.
"Все тот же юбочник!" - подумал, улыбаясь, Невзгодин и быстрыми шагами пошел по коридору, мимо отдельных кабинетов, встречая бесшумно снующих половых в их ослепительно белых рубахах и шароварах.
Отворив белые с золотом двери, он вошел в знаменитую колонную залу "Эрмитажа", в которой Москва дает фестивали и упражняется в красноречии.
В большой белой зале, ярко освещенной светом громадной люстры, три длинные стола, расположенные покоем, были уставлены приборами, сверкая белизной столового белья и блеском хрусталя. Длинный ряд бутылок и массивные канделябры дополняли сервировку.
Мужчины, большею частью во фраках и белых галстухах, дамы в светлых нарядных туалетах наполняли пространство у колонн и между столами. У всех были праздничные лица. Шел оживленный говор, и до ушей Невзгодина часто доносилось имя юбиляра. Видимо, он сегодня был главным предметом разговоров собравшейся публики.
Невзгодин торопился занять два места рядом, стараясь найти их поближе к среднему столу, где должен был сидеть юбиляр. Ему хотелось рассмотреть поближе разные московские знаменитости и лучше слышать речи. Но мест вблизи почетного стола уже не было - во всех стаканах или рюмках торчали карточки, так что Невзгодин нашел два места рядом в конце одного из боковых столов.
Взглянув на изящное меню с портретом юбиляра, лежавшее у каждого прибора, он направился к выходу, чтобы встретить Маргариту Васильевну.
Это было не так-то легко. Публика все прибывала, и на пути Невзгодину приходилось останавливаться, чтобы удовлетворять более или менее праздное любопытство знакомых, отвечая на одни и те же вопросы и восклицания удивления, что он в Москве, что женат, что занимался химией и написал повесть.
Оказалось, что про него уж все было известно, хотя сам он еще и не был известностью.
Наконец он выбрался к дверям.
Через несколько минут он увидал Маргариту Васильевну. Она вошла одна и была очень изящна и мила в своем черном шерстяном платье, оттенявшем ослепительную белизну ее красивого строгого лица.
Она тихо подвигалась среди толпы, щуря близорукие глаза и слегка наклоняя голову в ответ на поклоны знакомых.
Невзгодин подошел к ней.
- Вы давно здесь? - спросила она, радостно улыбаясь, и по-приятельски пожала руку Невзгодина.
- Приехал к шести, как назначено... по-европейски.
- А я по-азиатски опоздала... И какой же вы нарядный во фраке, Василий Васильевич! - прибавила молодая женщина, оглядывая Невзгодина.
- И какая же вы интересная в своем черном платье, Маргарита Васильевна! - тем же тоном отвечал Невзгодин.
- Будто? - кокетливо уронила Маргарита Васильевна, оживляясь и видом нарядной толпы, и комплиментом Невзгодина.
- Уверяю вас, что говорю без малейшего пристрастия! - подчеркнул он.
- Здесь все в светлых нарядах, а я - монашкой.
- И все-таки вы одеты лучше всех.
- Великолепная вдова? Я ее не видал. Она разве будет? Что, в сущности, ей Гекуба и она Гекубе? А впрочем, московские дамы от скуки ездят не только на юбилеи, но даже и на заседания юридического общества... Так Аносова будет?
- Непременно. По крайней мере утром говорила, что будет.
- Вы разве с ней знакомы?
- Сегодня познакомилась. Была у нее по делу. Очень она мне понравилась.
Они на минуту остановились. Заречная поздоровалась и обменялась несколькими словами с какой-то дамой.
- И вы, Василий Васильевич, кажется, знакомы с Аносовой? - продолжала Маргарита Васильевна, когда они двинулись далее.
- Как же, сподобился нынешним летом в Бретани. Так вам великолепная Аглая Петровна даже очень понравилась? Верно, удивила чем-нибудь по благотворительной части?
- Именно... удивила. Обещала пятьдесят тысяч на одно дело, о котором мы с вами еще будем беседовать. А вам разве Аносова не нравится? - спросила Заречная, останавливая пытливый взгляд на Невзгодине.
Он нисколько не смутился от этого взгляда и спокойно ответил:
- Нравится, как хороший экземпляр роскошной женской красоты.
- И только? - с живостью кинула Маргарита Васильевна.
- Ну и неглупая, характерная женщина, изучавшая даже Шелли... А вообще не моего романа.
- Не вашего? - весело промолвила Заречная, внезапно обрадованная эгоистически-радостным чувством женщины, прежний поклонник которой не сотворил себе нового кумира.
Помолчав, она прибавила:
- А вы, Василий Васильич, кажется, могли бы быть героем ее романа?
Невзгодин несколько смутился и не без раздражения спросил:
- Откуда сие, Маргарита Васильевна?
- Плоды моих наблюдений над Аглаей Петровной, когда мы говорили о вас! - смеясь ответила молодая женщина.
- Так они ошибочны. По крайней мере, я не замечал этого.
- А я заметила! - настаивала Заречная.
- И, признаться, я не особенно был бы польщен благоволением красавицы вдовы, если б у нее и явился такой невероятный каприз...
- Только не Аносовой. Поверьте, что она с ее красотой и миллионами давно нашла бы себе героя, - и, конечно, не такого невзрачного, как ваш покорнейший слуга, - если б чувствовала в том потребность...
- Но она вас все-таки заинтересовала. Вы часто с ней виделись в Бретани?
- Еще бы! Эта современная московская купчиха с отличным английским выговором, с ласковым взглядом бархатных глаз, скрывающим холодную жестковатость натуры, крайне любопытна и стоит изучения. В самом деле, в ней как-то уживаются вместе расточительная благотворительница и самая отчаянная сквалыга... Наклонность к умственным отвлечениям и кулачество. Восхищение Шелли и обсчитывание рабочих...
- Будто?
- Наверное. Я знаю. Мой приятель был техником на одной из аносовских фабрик. Он кое-что мне порассказал. Рабочим там очень скверно, а управляющий-англичанин просто-таки скотина.
- И Аносова все это знает?
- Превосходно. Она баба-делец и сама во все входит. Она и Маркса читала, недаром же говорит, что капитализм - необходимая стадия развития... Герой ее - нажива.
- Вы, Василий Васильич, кажется, чересчур сгущаете краски... Разве Аносова при всем этом не женщина?.. Разве она не способна увлечься?
- Не способна. Слишком трезвенна и темперамент спокойный.
- Ну, так вы недостаточно ее изучили. Надо продолжать.
- Что ж, я не прочь... Здесь, в Москве, на своей почве она будет виднее, чем за границей! - засмеялся Невзгодин... - Ну, вот и наши места... Далеконько от юбиляра, но лучших не нашел, Маргарита Васильевна!
- И отлично, что далеко...
- А я недоволен. Пожалуй, и не расслышишь всех речей, а их будет много. Четырнадцать уж обеспечено!
- Четырнадцать? Это ужасно! Несчастный Косицкий!
- Ну и публика не особенно счастливая! Я, впрочем, намерен все речи слушать... Ведь два года не слыхал московского красноречия.
- А я постараюсь не слушать ни одной... Надоели они. И все одни и те же...
- Звенигородцев и меня просил сказать пятнадцатую речь.
- Что ж, скажите... Вас я буду слушать.
- Благодарю, но я речи не скажу.
И, объяснив просьбу Звенигородцева, Невзгодин прибавил:
- И ведь Звенигородцев не находит ничего странного, предлагая говорить речь от имени других... Меня же будет костить за то, что я отказался... Впрочем, нынче мало что считается предосудительным... читали в газетах объяснение одного петербургского профессора, уличенного в фабрикации анонимного письма?.. Какая развязность у этого профессора!.. Какой медный лоб!
- Не смею спорить, но все-таки наши до анонимных писем не доходили...
- А кто нашими соседями будут за обедом? Вы знаете, Василий Васильич?
- Сейчас узнаю.
Невзгодин взглянул на карточки, вложенные в стаканы по бокам занятых им приборов, и проговорил:
- Ваш сосед: молодой беллетрист Туманов... Вы его знаете?
- Знаю...
- Так познакомьте меня с ним. Он талантливые вещи пишет.
- А рядом с вами кто?
- Анна Аполлоновна Вербицкая. Кто такая?
- Не имею понятия...
- Я и того менее... Однако три четверти седьмого... есть хочется, а юбиляра не везут его ассистенты.
- Кто такие?
- Цветницкий и ваш супруг. Николай Сергеич, верно, будет сегодня говорить?
- Конечно! - промолвила Маргарита Васильевна, и тень пробежала по ее лицу.
- Наконец-то будем закусывать! - весело сказал Невзгодин и стал аплодировать, приподнимаясь на цыпочки, чтоб увидать юбиляра.
Но вместо него в глаза Невзгодина бросилась крупная, статная фигура Заречного.
Прислонившись к колонне близ входа и высоко подняв свою красивую голову с гривой волнистых черных волос, он жадным, неспокойным взглядом всматривался в толпу, словно кого-то искал.
"Жену ищет!" - подумал Невзгодин и незаметно взглянул на Маргариту Васильевну.
улыбку.
- Что ж вы не аплодируете, Маргарита Васильевна? Косицкий этого стоит. Он прелестный человек!
Встретив удивленный и пытливый взгляд Невзгодина, она внезапно покраснела, точно досадуя на свою несдержанность, и прибавила:
- Я сегодня в злом настроении.
"Пахнет серьезной драмой и, кажется, последним актом!" - решил про себя Невзгодин и, как истинный беллетрист, почувствовал даже некоторую радость при мысли о возможности близкого наблюдения этой драмы.
И он снова захлопал, увидавши наконец юбиляра.
|