ГЛАВА VI
1
В это самое утро начальник русской эскадры Тихого океана, контр-адмирал Бороздин, только что перечитал вчерашние вечерние и сегодняшние утренние газеты и грустно покачивал головой, сидя у письменного стола в своем большом и роскошном номере гостиницы, в то время как его флаг-офицер, молодой мичман, заваривал чай, привезенный с корвета адмиралом на берег вместе с самоваром.
- Читали газеты? - спросил адмирал мичмана.
- Нет еще, ваше превосходительство!
- Прочтите... Там описан подвиг нашего русского матроса Чайкина, - его здесь, конечно, в Чайка перекрестили, - бежавшего в прошлом году с "Проворного".
- Мне уж рассказывал очевидец... Удивительный подвиг, ваше превосходительство.
- Какой очевидец?
- Лейтенант Погожин. Он был с пожарной командой при тушении пожара и узнал в этом смельчаке, бросившемся спасать ребенка, Чайкина... Он рассказывал, какое изумление вызвал во всех этот маленький, тщедушный на вид матросик... Он и на "Проворном" был общий любимец, ваше превосходительство! Погожин говорил, что Чайкин был самый тихий, скромный и усердный матрос... Он только одного боялся...
- Чего?
- Линьков, ваше превосходительство... И когда его вместе со всеми фор-марсовыми за опоздание на три секунды перемены марселя старший офицер приказал наказать линьками, то он пришел в ужас... Погожин видел и слышал, как он шептал молитву... И он, Погожин, просил за него старшего офицера...
- И тот, конечно, отказал в ходатайстве; если всех, так всех!
- Точно так, ваше превосходительство!.. Чай готов...
Адмирал пересел на диван и, отхлебнув несколько глотков чая, проговорил серьезным тоном:
- Счастие ваше, Аркашин, что вы служите в такие времена, когда линьки уничтожены. - И, помолчав, прибавил: - Как напьетесь чаю, немедленно съездите в госпиталь и узнайте, в каком положении Чайкин... И если что нужно ему... вот передайте деньги... сто долларов... старшему врачу или кому там... И если вас допустят к нему, скажите, что русский адмирал гордится подвигом русского матроса... И я сам его навещу, когда ему будет получше... Скажите ему, Аркашин...
- Слушаю, ваше превосходительство! Я сию минуту поеду!
- Выпейте хоть стакан чаю! - проговорил адмирал, одобрительно улыбаясь этой поспешности.
Молодой мичман торопливо выпил стакан чаю и вышел.
- Войдите! - крикнул по-русски адмирал.
В комнату вошел капитан-лейтенант Изгоев, которого адмирал назначил командующим клипером "Проворный" и который был до того старшим офицером на "Илье Муромце", - довольно симпатичный на вид молодой еще человек, лет за тридцать, в черном элегантном сюртуке.
- Что скажете, Николай Николаевич? - ласково встретил его адмирал, протягивая руку и прося садиться.
- Приехал ходатайствовать у вашего превосходительства разрешить просьбу моего матроса. Сам я не решаюсь.
- В чем дело?
- Матрос Кирюшкин, по словам офицеров, отличный марсовой и отчаянный пьяница...
- Знаю о нем, - перебил адмирал, - бывший старший офицер лично передавал мне о том, как он хотел его исправить. Так о чем просит Кирюшкин?
- Разрешения навестить беглого матроса Чайкина, который лежит в госпитале. Изволили слышать об его подвиге на вчерашнем пожаре?
- Как же. И только что послал Аркашина справиться об его положении... Разумеется, разрешите...
- Этот Кирюшкин очень привязан к Чайкину...
- И об этом слышал... Разрешите... И пусть Кирюшкин ежедневно навещает товарища... Ему тяжело болеть на чужбине... Кругом все чужие... И если еще кто с "Проворного" захочет навестить товарища - разрешите... Бедному Чайкину, вероятно, это будет очень приятно...
- Очень, ваше превосходительство.
- Очень запугана команда "Проворного"?
- Очень, ваше превосходительство.
- Надеюсь, Николай Николаевич, что при вас и при новом старшем офицере они вздохнут и вы сделаете все возможное, чтобы они забыли о прошлом.
- Постараюсь, ваше превосходительство.
- Завтра я буду у вас... Сделаю смотр... Знаю, что найду все в образцовом виде: бывший старший офицер недаром же мучил людей, полагая, что без жестокости нельзя держать судно в должном порядке. А между тем на "Муромце" и без линьков люди работают прекрасно... Не так ли?
- Точно так, ваше превосходительство!
- Так разрешите Кирюшкину и другим... И это делает честь Кирюшкину, что он не забыл товарища в беде...
- Ну что? - нетерпеливо спросил адмирал.
Флаг-офицер доложил, что его не допустили к Чайкину, чтобы не утомлять и не волновать больного разговорами.
- А есть ли надежда? Говорили вы с доктором?
- Говорил, ваше превосходительство, и сиделку о Чайкине спрашивал. Доктор сказал, что еще надежда не потеряна, а сиделка просто в изумлении от мужества и терпения, с какими Чайкин переносит страдания... Денег, однако, не приняли, ваше превосходительство! - прибавил флаг-офицер и положил деньги на стол.
- Почему?
- Доктор заявил, что больной ни в чем не нуждается в госпитале. Когда он несколько поправится, тогда будет можно лично передать ему деньги... А как интересуются Чайкиным американцы, ваше превосходительство! Перед госпиталем толпа, чтоб узнать об его положении. Губернатор и многие власти заезжали, чтоб оставить Чайкину карточки... Дамы привозят цветы...
- Но все-таки бедняга один... Никого при нем нет близких...
- Он не один. К нему, по словам сиделки, допустили его друзей: одного русского и двух американцев. Они дежурят при нем.
- Сегодня вечером опять поезжайте узнать о Чайкине! - сказал адмирал.
- Слушаю, ваше превосходительство! Если прикажете, я каждый день утром и вечером буду ездить в госпиталь.
- Отлично сделаете, Аркашин. - И, помолчав, адмирал прибавил, обращаясь к новому командиру "Проворного": - Я буду ходатайствовать о полном прощении Чайкина, если он вернется на клипер. Только я сомневаюсь, захочет ли он вернуться...
- Бывший старший офицер "Проворного" ему предлагал...
И командир рассказал, со слов лейтенанта Погожина, о встрече офицеров с Чайкиным в саду.
2
Прошло три недели.
Чайкин, благополучно выдержавший операцию, поправлялся. Доктора говорили, что через месяц он может выписаться из госпиталя.
В последние дни у Чайкина перебывало множество лиц. Первыми гостями были репортеры и рисовальщики, и на другой день после их визита в газетах и иллюстрациях были помещены портреты Чайка. Множество писем и карточек с выражением радости по случаю его выздоровления лежало у него на столе у кровати вместе с букетами цветов.
И Чайкин, смущенный, пожимал руки посетителям и, казалось, не понимал, за что его так чествуют, и утомлялся этими визитами, но не отказывал, боясь обидеть людей, желавших выразить ему сочувствие.
В госпитале все относились к нему необыкновенно предупредительно, и две сиделки, по очереди дежурившие в его отдельной комнате, наперерыв старались угодить ему. Его кормили отлично и даже роскошно. Неизвестные лица посылали ему фрукты, вино, конфеты.
Одною из первых навестила Чайкина, когда ему разрешили принимать посетителей, мать спасенной им девочки вместе с этой девочкой и мужем.
А маленькая черноглазая девочка поцеловала Чайкина и сказала:
- Ведь вы придете к нам, когда поправитесь?
- Мистер Чайк должен знать, что он всегда желанный гость у нас в доме! - заметил молодой янки. - И мы были бы счастливы, если бы он пожил у нас...
И со свойственною американцам деловитостью прибавил:
- И так как мистер Чайк только что начинает свою карьеру в нашей стране, то, конечно, он не откажется принять от нас дружеский подарок на память о том, что он нам возвратил дочь.
С этими словами янки положил на стол чек в двадцать пять тысяч долларов.
Чайкин вспыхнул до корней волос.
- Что вы?.. Что вы? Разве это можно? - проговорил Чайкин.
- Отчего же нельзя? Вы сделали для меня, подвергая свою жизнь опасности, великое благодеяние. Неужели вы не позволите хоть чем-нибудь отплатить вам?
- Нет... прошу вас... возьмите назад... Я делал это не для вас... Возьмите эти деньги... Я спасал девочку не за деньги... Не обижайте меня.
Янки положил чек в бумажник и пожал плечами.
- Верьте, мистер Чайк, я не думал обидеть вас. Во всяком случае, я считаю себя вашим должником и буду счастлив, если вы примете мою дружбу! - проговорил взволнованно янки и потряс Чайкину руку.
- Но от этой памяти вы, надеюсь, не откажетесь? - воскликнула молодая нарядная барыня.
И, снявши с своего пальца кольцо с изумрудом, пробовала надеть его на мизинец Чайкина.
Кольцо было мало, и молодая женщина проговорила:
- Завтра я привезу его... И Нелли сама его наденет...
Чайкин сконфуженно согласился, и семья ушла, взявши слово с Чайкина, что он навестит их, когда поправится.
Но более всех посещений доставляли Чайкину удовольствие посещения Кирюшкина с "Проворного".
Он бывал у больного каждый день от пяти до семи часов вечера и занимал его рассказами о том, как после Бульдога и Долговязого пошла совсем другая "линия".
на смотру обнадежил нас: "Теперь, говорит, братцы, линьками и розгами наказывать вас не будут... А если свиноватил кто, будут судить..." И ко мне подошел: "Ты, говорит, Кирюшкин, что навестить товарища просился?" - "Я, говорю, ваше превосходительство!" - "Доброе, говорит, дело навестить товарища. Навещай с богом. И я уверен, говорит, что будешь возвращаться на клипер в своем виде?.." - "Постараюсь, ваше превосходительство!" - "То-то, постарайся... Я прошу тебя об этом. Я, говорит, поручился за тебя перед командиром. Так ты оправдай, говорит, мое доверие, Кирюшкин!" И таково ласково говорит и ласково глазами смотрит. Давно уж я таких слов не слыхал, Вась! И что бы ты думал, братец ты мой? Вот я у тебя четвертый раз и возвращаюсь на "Проворный" в своем виде... Даже самому удивительно. И все ребята дивуются, что у Кирюшкина ни в одном глазе! А почему? - словно бы задавая самому себе вопрос, воскликнул матрос.
И после паузы, во время которой он усиленно теребил рукой штанину, отвечал:
- А потому самому, что не хочу оконфузить адмирала: пусть не говорит, что Кирюшкин его осрамил. Вот, братец, какая причина! Не ручайся он за меня, - обязательно после того, как я от тебя ухожу, пропустил бы несколько стаканчиков... А вот поручился и... держусь... Прямо от тебя на шлюпку и на "Проворный".
- Умен, видно, адмирал! - промолвил Чайкин.
- А что?
- Понимает, как пронять добрым словом. И, видно, добер.
- Добер. Матросы с "Муромца" сказывали, что страсть добер... Нет, ты только рассуди, Вась, - за меня, за пропойцу, поручился... Ведь обязан я оправдать его? - снова возвратился к тому же вопросу, видимо, польщенный этим поручительством, старый матрос.
- Конечно, обязан! - ответил Чайкин.
- То-то оно и есть. И я оправдаю, поколь к тебе хожу...
- А потом? - с тревожным участием спрашивал Чайкин.
- А ежели отпустят на берег по форме всю вахту, тогда я погуляю: адмирал, значит, за меня не ручался, и я по всем правам могу выпить.
Затем Кирюшкин не без своеобразного своего остроумия давал краткие характеристики новых капитана и старшего офицера:
- Капитан вроде бытто орел. Глаз зоркий - скрозь видит. Добер, однако с матросами горд. Душевности, значит, в нем к матросу нет... А должно полагать, по морской части капитан будет форменный, не хуже Бульдоги... Тот, надо прямо-таки сказать, по флотской части отчаянный был. Помнишь, как мы, Вась, у Надежного мыса {Мыс Доброй Надежды. (Примеч. автора.)} штурмовали?
- Как не помнить! помню.
- Так он небось свою отчаянность оказал. Ловко со штурмой справился!
Чайкин невольно вспомнил про "отчаянность" капитана Блэка и сказал:
- Я, Иваныч, еще более отчаянного капитана видел.
- Где?
- А на купеческом бриге, на котором год служил.
И Чайкин рассказал о том, как они на бриге уходили от попутного шторма.
- Небось все матросы тогда бога-то вспоминали. Ну, а новый старший офицер каков? - спрашивал Чайкин, видимо с большим интересом к "новой линии" на "Проворном", благодаря которой матросы вздохнули.
- Проще капитана. Матроса до себя допускает. Когда и пошутит, когда и слово скажет... И затейно, я тебе скажу, ругается... И не то чтобы с сердцем, а для порядка... Так затейно, братец ты мой, такие смешные словечки подбирает, что... умора!.. Ребята слушают и смеются... И шустрый такой, маленький... как волчок по клиперу носится. Ему так и дали прозвище "Волчок". "Запылил, как порох, Волчок-то наш". А на аврале зря не суетится, нельзя сказать... Хорошо правит авралом...
- И не дерется?
- Пока еще раз только смазал по уху сигнальщика... И то легко, ровно комар пискнул, смазал... Однако боцманам и унтерцерам строго-настрого приказал не чистить зубы и линьков чтобы духу не было...
- И не дерутся?
- То-то, дерутся. Не так, как прежде, а дерутся. С рассудком дерутся! - И, помолчав, прибавил: - И никак им нельзя не драться, если правильно рассудить!
- Будто бы и нельзя? - усомнился Чайкин.
- Да как же! Ежели теперича ты не отдал, скажем, марс-фал или вовремя не раздернул шкота, как тебя не вдарить? Не бежать же из-за всякой малости жаловаться старшему офицеру. Вдарил - и шабаш! И матросу острастка, и никакой кляузы не выйдет... Не судиться же за все. Положим, сгрубил ты - ну, начисти зубы... отшлифуй, а не суди судом. Суд ведь засудит в карцырь, а то и в тюрьму, а то и в арестантские роты... человеку и крышка! А тут отдубасили - и вся недолга! Только надо дубасить с рассудком, вот в чем дело... И опомнясь боцман так и говорил на баке... насчет этого самого.
- Что он говорил?
- А говорил: "Так, мол, и так. Я, говорит, кляузы заводить не намерен и к старшему офицеру с лепортом изо всяких пустяков доходить не желаю, а если кто свиноватит, я буду сам шлифовать... Согласны? - спрашивает. Не станете на меня претензию оказывать?"
- Что ж матросы?
- Дали согласие, но только просили, чтобы дрался с рассудком...
- Боцман обещал?
- Обещал, что без вышиба зубов. И все унтерцеры обещали... А ежели не сдержат слова, так ведь небось и на них управу найдем.
- Жаловаться станете? - спросил Чайкин.
- Что ты, Вась! Небось кляузы и мы не заведем и жаловаться не станем, а проучим, как проучивали... Изобьем на берегу - будут помнить!
Чайкин слушал Кирюшкина и доказывал, что можно жить и без того, чтобы драться: живут же здесь люди - и никто не смеет другого ударить.
Но Кирюшкин лишь ввиду того, что Чайкин очень прост и лежит больной, не поддерживал спора и только скептически покачивал головой.
Казалось, один только он не придавал героического значения поступку Чайкина, хотя и был очень доволен, что русский матросик показал свою "отчаянность" перед американцами. Он не видел в этом поступке ничего героического, потому что знал и чувствовал, что и он поступил бы точно так, как и Чайкин, да и не раз в течение службы совершал не менее героические поступки, рискуя жизнью, когда бросался за борт, чтобы спасти упавших в море товарищей. И за это никакой награды, кроме чарки водки, не получал и, разумеется, ни на какую награду не рассчитывал.
Кирюшкин узнал от Дунаева, он только сказал Чайкину:
- Правильно ты, Вась, поступил, что побрезговал деньгами...
- А то как же?..
- Оправдал, значит, себя...
И Чайкину необыкновенно приятно было услышать одобрение именно от Кирюшкина.
Обыкновенно за четверть часа до семи, вдоволь наговоривши Чайкину обо всем, более или менее интересном, что, по его мнению; происходило за день на клипере, Кирюшкин уходил, обещаясь завтра навестить своего любимца. И Чайкин всегда нетерпеливо ждал его прихода.
Однажды, прощаясь с Кирюшкиным, он сказал:
- Уважь, Иваныч, голубчик, принеси черного сухарика. Давно не пробовал... Тут все белый хлеб. И хотя меня кормят до отвала и всяких пирожных дают, а по ржаному сухарику я соскучился.
Кирюшкин обещал принести и заметил:
- То-то оно и есть... И по сухарику соскучился... Так как же останешься ты в этой Америке?.. Совсем пропадешь в ней...
3
Однажды утром, когда Чайкин первый раз встал с постели и необыкновенно довольный, что раны его заживают и нет уже никаких болей, сидел в кресле около стола, на котором стоял чудный букет чайных роз, присланных ему матерью спасенной девочки, и разговаривал с верным Дунаевым, неотлучно находившимся при нем, в комнату вошла сиделка и сказала Чайкину:
- Вас хочет видеть русский адмирал, начальник эскадры. Хотите его принять, Чайк?
В первую минуту Чайкин был изумлен и испуган.
"Зачем ко мне идет адмирал?" - думал Чайкин и не знал, как ему быть.
- Если вам визит этот неприятен, Чайк, то я могу сказать, что вы чувствуете себя нехорошо и не можете его принять... Вы, кажется, не расположены видеть адмирала, Чайк? - прибавила в виде вопроса сиделка.
- Нет, зачем же врать! - промолвил смущенно Чайкин.
- Так, чтоб не врать, я просто скажу, что вы не хотите его видеть, Чайк. Сказать?
- Это будет обидно для адмирала...
- А ну его... Пусть обижается! - заметил по-русски Дунаев.
- За что зря обиждать... Он, может, от доброго сердца пришел, а я скажу: "Уходи!.."
- Попросите адмирала...
И с этими словами он несколько испуганно оправил свой халат; смахнул со стола хлебные соринки и не без некоторого страха прежнего матроса ждал появления адмирала, несмотря на то, что слышал о нем много хорошего.
Тот же страх испытывал и Дунаев, хотя и хотел показать, что он совершенно равнодушен к приходу адмирала.
- А я пока уйду... Может, он захочет с тобой о чем-нибудь секретно говорить, Вась...
И Дунаев пошел к выходу и, встретившись около дверей с адмиралом, невольно вытянулся по-военному и провожал адмирала глазами.
- Бывший матрос? - спросил, останавливаясь, адмирал и ласково улыбнулся.
- Точно так, ваше превосходительство! - отвечал Дунаев по старой привычке.
- С какого судна?
- С "Люрика", ваше превосходительство.
- Давно здесь?
- Пять лет, ваше превосходительство.
- Какие занятия?
- Возчиком был, а теперь вот около Чайкина нахожусь, ваше превосходительство!
- Слышал... хорошо, что Чайкин не один...
- К нему еще российский ходит: Кирюшкин, ваше превосходительство.
- Знаю. Тебе здесь нравится? Дунаев, кажется?
- Точно так, ваше превосходительство. Очень нравится!..
- А по какой причине ты оставил судно?
- Претензию подавал адмиралу на капитана "Люрика", ваше превосходительство.
"Рюрика" даже и в те отдаленные времена считался жестоким командиром и был уволен от службы.
- И не скучаешь по России?
- Прежде скучал, а теперь мало скучаю, ваше превосходительство.
- Совсем американцем стал! - улыбаясь, проговорил адмирал, оглядывая с ног до головы Дунаева, и направился к креслу, где сидел похудалый, побледневший и испуганный Чайкин.
Когда адмирал подошел к Чайкину, тот стоял у кресла.
- Здравствуй, Чайкин!
- Здравия желаю, ваше превосходительство! - отвечал тихим, утомленным голосом Чайкин.
От стояния на ногах он чувствовал, что у него кружится голова.
- Садись, садись скорей! Тебе нельзя стоять! - участливо проговорил адмирал, увидавший побледневшее лицо Чайкина.
- Трудно еще, ваше превосходительство... Первый раз встал с постели.
И словно бы виновато улыбаясь, что не может стоять перед адмиралом, Чайкин опустился в кресло. Адмирал сел в другое.
- Я давно собирался навестить тебя, да боялся потревожить! - проговорил он.
- Чувствительно благодарен, ваше превосходительство.
- А я пришел к тебе, чтобы сказать, как я рад был узнать о подвиге русского матроса.
Чайкин застенчиво молчал.
- Но мне, признаюсь, очень жаль было узнать, что ты русский человек и принужден оставаться на чужбине... Я знаю, что тебя вынудило остаться здесь... Страх перед наказанием? Да?
- Точно так, ваше превосходительство... Я опоздал на шлюпку и боялся, что меня накажут... и остался...
- Слушай, Чайкин, что я тебе скажу. Ты, конечно, волен остаться здесь, и никто тебя не может отсюда вытребовать... Но если ты хочешь вернуться, даю тебе слово, что ты никакому наказанию не подвергнешься. Я буду за тебя просить начальство. Оно уважит мою просьбу.
- Премного благодарен на добром слове, ваше превосходительство! - с чувством произнес Чайкин.
- И знай, что милостью нашего государя телесные наказания отменены... На клипере новое начальство, и того, что было прежде, не будет... Тебя сделают унтер-офицером.
- Так хочешь вернуться? Даю тебе слово, что тебе ничего не будет! - еще раз ласково повторил адмирал, объяснявший молчание матроса недоверием к его словам.
- Никак нет, ваше превосходительство! - тихо, но твердо ответил Чайкин.
- И ты не боишься, Чайкин, что стоскуешься на чужбине?
- И теперь иной раз тоска берет, ваше превосходительство.
- Никак нет, ваше превосходительство, - при земле буду. Как поправлюсь, поеду работником на ферму. У меня уж и место есть.
- Ну, дай бог тебе успеха, Чайкин... Будь счастлив! - сказал адмирал, поднимаясь.
- Счастливо оставаться, ваше превосходительство!
- Не нужно ли тебе чего?..
- Может, деньги нужны... Ты скажи. Я ведь русский, а не американец!
- Дай вам бог за ласковое слово, ваше превосходительство, что не погнушались зайти к беглому матросу! - взволнованно проговорил Чайкин. - Но только не извольте беспокоиться: я ни в чем не нуждаюсь, у меня и деньги есть.
- Прощай, братец... Кирюшкин тебя навещает?
- Навещает, ваше превосходительство!
- Ну, что он с тобой говорил?
- По-хорошему говорил, словно и не адмирал. Прост. И так он ласково обошелся, что у меня и страх прошел... И я ему все обсказал без всякой опаски... С ним не страшно говорить.
- Добер. Сразу видно! - подтвердил и Дунаев.
- Кабы таких адмиралов да побольше было! - промолвил Чайкин.
- Проведать приходил... А еще звал на клипер. Обнадеживал, что ничего мне не будет. Унтерцером сулил сделать... Да я не согласился...
- А он осерчал? уговаривал?
- И не осерчал и не уговаривал. "Живи, говорит, счастливо!"
Чайкин примолк и задумался.
- Редки только такие. С таким легко, а как заместо его да другой поступит, других понятиев, - еще тяжелей станет жить флотскому человеку... То ли дело здесь...
- Зато здесь бедному плохо... Богачи утесняют... Везде, братец ты мой, какая-нибудь неправда да живет!..