ГЛАВА XIX
1
- Джентльмены, проснитесь!
Дунаев и Чайкин, проспавшие всю ночь, растянувшись в фургоне, быстро вскочили и взялись за револьверы, не разобравши спросонок голоса Старого Билля.
Но, увидавши его спокойное лицо, они тотчас же положили их за пояса и весело усмехнулись.
- Видно, агенты приснились? - засмеялся Билль. - И крепко же вы спали... Полагаю, что и кофе не мешает выпить и позавтракать... А утро-то какое!
Действительно, было чудное раннее утро, полное бодрящей свежести.
Фургон стоял в стороне от перекрестка, у небольшой речки. Вблизи горел костер, и над ним блестел на солнце большой медный кофейник.
Наши матросы побежали к реке мыться.
- Не торопитесь, джентльмены... Мы здесь простоим час, а то и два... Мы будем ждать почты из Сапервиля... Она должна быть в семь, а теперь всего пять...
Через несколько минут Билль и двое русских сидели за завтраком: ели ветчину и пили кофе.
Билль сказал, что он тоже отлично выспался, проспавши четыре часа.
- А где-то наши спутники теперь? - заботливо спросил Чайкин.
Билль с удивлением взглянул на Чайкина и ответил:
- А вы, Чайк, все жалеете их?
- То-то, жалею.
- Не беспокойтесь, не пропадут... А я полагаю, что вчера, Чайк, вы взяли на душу греха! - неожиданно прибавил Билль.
- Каким образом?
- Грех был бы, если б вы решились на это, Билль.
- А я не чувствую греха, хотя мне и пришлось двух вздернуть.
- Неужели вы повесили людей, Билль? - испуганно воскликнул Чайкин.
- Повесил и нисколько не раскаиваюсь!.. И снова повесил бы, если бы нужно было!
- За что же вы, Билль, вздернули двух? - спросил Дунаев.
- А тоже агенты были и сделали на нас нападение. По счастью, пассажиры не растерялись и не позволили ощипать себя, как куриц... Агентов встретили пулями. Они бежали, а двое не могли: под ними были убиты лошади... Ну, мы их судили и осудили, и я привел решение суда в исполнение...
- А пассажиры все целы остались? - спросил Дунаев.
- Один был убит, другой ранен, и меня задело в ногу! - проговорил Билль.
- А где это было?
- У Скалистого ручья...
Чайкин слушал и раздумчиво произнес:
- А я полагаю, что канзасцы своего дела больше не начнут!
Билль усмехнулся.
- Сомневаюсь! - промолвил он.
- Не начнут! - упорно настаивал Чайкин. - Другими людьми станут после того, как поняли, что их пожалели...
- Как волка ни жалей, он все останется волком, Чайк.
- Тем человек и отличается от зверя - у него другое понятие и другая совесть.
- Молоды вы очень, Чайк, и еще не знаете, что есть люди похуже волков. И таких людей жалеть нечего... Их ничто не исправит! - строго сказал Старый Билль.
- Всех жалко... Всякого совесть может переменить. Это разве который вроде как в уме потерянный и не понимает, что делает, ну, так с такого человека что взять. Он не виноват, что бог его лишил рассудка...
- Налейте Билль А какие люди бывают агентами, Билль?
- Всякие... Приедет молодец на Запад, попадет в дурную компанию, станет игроком, начнет пьянствовать - ну и собьется с пути... Захочет работать скверную работу, и сделается агентом большой дороги... Кто попадется на виселицу, а кто и прикончит работу вовремя и, наживши деньги, займется другим делом. Только таких мало, и такие больше из агентов-неубийц... Они только грабят, но не убивают... Из таких есть во Фриски несколько известных людей... Прежде были агентами, а теперь... ничего себе... живут порядочно.
- Значит, совесть-то свое взяла! - торжествующе заметил Чайкин.
- Вернее, что страх попасться заставил перемениться...
Билль некоторое время молчал и наконец произнес:
- В молодости и я был агентом!
- Вы? - в изумлении переспросил Чайкин.
- Был. Да Дун, верно, слышал про это. Слышали, Дун? - обратился к нему Старый Билль.
- Слышал, Билль...
- От этого я и преследую агентов, что сам им был, и не сделаться бы мне порядочным человеком, если бы не один случай...
- Расскажите, Билль! - попросил Чайкин.
- Какой это случай? - спросил и Дунаев.
- Я его до сих пор помню, хоть он и давно был, очень давно. Мне тогда было двадцать лет, джентльмены, а теперь шестьдесят два... Тогда еще Запада мы и не знали. Здесь индейцы одни жили... И тогда агенты были там, где теперь железные дороги... Что ж, я вам, пожалуй, и расскажу, как я чуть к самому дьяволу не попал в когти... Никому я этого не рассказывал, а вам расскажу... Видно, и мне надо выболтаться! - прибавил Старый Билль.
И Билль откашлялся, закурил трубку и начал.
2
- Приехал я, джентльмены, в Америку из Англии молодым человеком... Бежал я из полка, в который меня завербовали не совсем таки, надо правду сказать, чисто... Заманили меня вербовщики в таверну, подпоили и заставили подписать контракт. Когда я протрезвился, то уже был в казарме и понял, что со мной сыграли очень плохую штуку. Не хотел я быть солдатом. Не по моему характеру было это ремесло, джентльмены.
- А вы чем раньше занимались, Билль? - спросил Чайкин.
- Так, по разным занятиям мыкался по Лондону... Отца своего я не имел чести знать. Бедная мать говорила, что он был из важных господ и бросил ее в тот год, как я родился, и с тех пор о нем не было никаких слухов... Мать осталась без всяких средств и поступила служанкой в одну из гостиниц, а меня отдала на воспитание на ферму, недалеко от Лондона, и каждое воскресение приходила навещать меня... Добрая женщина была моя мать, джентльмены, и, проживи она подольше, быть может, я не ездил бы теперь кучером в Америке, а жил бы в Англии. Но у каждого своя судьба. Могло быть и хуже и лучше того, что есть... И я, собственно говоря, не жалуюсь на свое положение и, верно, умру на своем посту, то есть на козлах или на конюшне, если только меня не оскальпируют индейцы или не повесят агенты большой дороги, - они не очень-то любят Старого Билля! - прибавил старик.
- За что они вас, Билль, не любят? - осведомился Чайкин.
- За то, что я не очень-то балую их поживой и хорошо стерегу почту и своих пассажиров. В опасных местах по ночам не езжу и ни на какие лестные предложения агентов не соблазняюсь. Пробовали они - да отъехали, понявши, что Старый Билль совести своей не продаст ни за какие деньги... Раз даже двадцать пять тысяч долларов предлагали...
- А собирался ехать из Фриски со мной один миллионер в рудокопный округ... Так агенты узнали и намеревались его захватить, чтобы взять с него большой выкуп... Ну, я ему и посоветовал либо не ехать, либо нанять конвой.
- И что ж он? Поехал?
- Поехал... Дело обещало наживу, а у кого много денег, тот ведь еще больше их хочет, точно думает, что можно свое богатство в гроб положить.
- Не положишь! - засмеялся Дунаев.
- То-то, не положишь, и потому, я думаю, нам, джентльмены, легче будет умирать: забот будет меньше насчет денег.
- И благополучно вы довезли миллионера, Билль? - спросил Дунаев.
- Вполне, тем более что конвой в десять человек был, и агенты не решились напасть, получивши мой отказ от их предложения.
Билль сплюнул, спрятал трубку и продолжал:
- Как окончил я школу, мать мне нашла место мальчика при торговце овощами. Он потерял голос, и я должен был за него выкрикивать о товаре... Тоже прежде надо было выучиться кричать, потому что о каждом товаре в Лондоне на свой лад кричат... Всякое самое пустячное дело требует выучки - тогда только и можно хорошо исполнять дело. И я скоро отлично кричал и зарабатывал себе горлом квартиру, стол и два шиллинга в неделю... Так дожил я до шестнадцати лет и затем переменил, по совету матери, карьеру - сделался яличником на Темзе... Тут уже не горлом, а руками надо было брать... Вам знакомо это дело, джентльмены... Работал я таким манером два года и, нечего скрывать, был недурным гребцом, умел ругаться не хуже матроса и не прочь был выпить в компании... Ну и в карты научился играть... Мало ли чему научится молодой человек среди не очень-то разборчивых товарищей... Всего было. Юность-то была очень скверно проведена, и некому было в ту пору остановить меня и от выпивки и от игры. Сперва как будто начинает человек шутя, понемногу, а что дальше, то больше втягивается... Тут уже труднее остановиться. Другие, мол, пьют и играют, отчего же и мне не делать того же. Смотришь, к дьяволу в когти и попался и совесть потерял и стыд. И однажды вечером, когда я сидел в таверне и был довольно-таки пьян, за мной пришел один человек: "Немедленно, говорит, поезжайте к матери. Она больна и вас зовет".
Старый Билль примолк и задумчиво стал набивать трубку.
Казалось, что те воспоминания о далеком прошлом, которые он собирался рассказывать, несмотря на их отдаленность, восставали перед ним, налагая на его лицо печать грусти.
- Да, джентльмены, - продолжал Старый Билль после затяжки, - я в пьяном виде поехал, но только не в гостиницу, а в госпиталь Святого Патрикия... И только я слегка отрезвился, когда увидал мать на койке умирающею. Ее раздавил дилижанс на улице в этот день, и ее привезли в госпиталь. Она пристально взглянула на меня и велела нагнуться. И когда я нагнулся, она поцеловала меня и заплакала, а потом чуть слышно, прерывающимся голосом сказала: "Милый мальчик, милый, милый... Прости меня, что я не сумела тебя лучше устроить... Я не виновата, сынок, что не могла быть с тобой... Да сохранит тебя бог!" И сунула мне затем в руки кошелек: "На черный день, говорит, пригодится. Поцелуй меня еще раз!" И после этого стала бредить... об отце вспоминала, прощала его... всякую всячину говорила... А этак часа через два скончалась... Тут уж я, джентльмены, совсем отрезвел и понял, какой я был скотиной... Через два дня я похоронил мать и остался один-одинешенек на свете... Очень тогда тяжело было... И вспоминать о тогдашнем скотстве скверно... Да и забыть нельзя, что я пьяный видел мать в последний раз...
- И после этого бросили пить, Билль? - участливо спросил Чайкин.
- Имел намерение, Чайк, имел намерение бросить и даже слово себе давал больше не напиваться и в карты не играть, а кончил тем, что через неделю опять закутил и проиграл все деньги, которые оставила мать. Целых тридцать фунтов, джентльмены... А на эти деньги я мог бы несколько своих лодок завести, а то и купить суденышко и заняться рыбною ловлей в море... Так сперва я и подумывал, да джин все эти хорошие мысли вышиб из головы... Вы это должны понимать, Дун. Не правда ли?
- Очень даже понимаю. Я прежде до умопомрачения иногда пил. И сколько за это меня пороли, если бы вы только знали, Билль! - проговорил Дунаев с добродушным смехом, показывавшим, что бывший русский матрос давно забыл и простил эту порку.
- Могу представить себе, хотя и не испытал этого удовольствия. А что вы, Дун, пили и, верно, необыкновенно много пили, чтоб дойти, как вы говорите, до умопомрачения, так это видно.
- Почему? - смеясь спросил Дунаев.
- А тогда, после того как мы выехали из города Соляного озера.
- Что ж тогда?
- Право, не помню.
- Я смотрел, как вы дули ром стаканами, когда агенты вас подпаивали, чтоб обыграть наверняка... Я видел немало людей, способных влить в себя много спирта, но такого крепкого, как вы, Дун, признаюсь, не видал...
- Я могу много выпить, Билль, и оставаться трезвым. Однако продолжайте, Билль, продолжайте... Вы очень любопытно рассказываете... Вон и Чайк ждет не дождется, когда вы станете продолжать. Ему неинтересно слушать о выпивке. Он не пьет.
- Так-таки ничего, Чайк? - спросил Билль.
- Пива бутылку-другую когда пил прежде... Да здесь вот шерри-коблер научился пить... Да и то хочу бросить... Не люблю я никаких напитков, кроме чая да кофе! - словно бы оправдывался Чайкин. - Так продолжайте, Билль... Пожалуйста, продолжайте!
- Ну ладно... Продолжать так продолжать, пока не придет почта. Она всегда запаздывает, а сегодня мы приехали на "Перекресток" раньше, чем обыкновенно... На чем я остановился-то, джентльмены?..
- На том, как у вас хмель вышиб хорошие мысли из головы! - подсказал Дунаев.
- Подлинно вышиб, если я вместо того, чтобы купить рыболовное судно, остался поденным яличником у хозяина...
- А по скольку вы получали?
- Фунт в неделю, если память не изменяет, и квартиру. А есть должен был на свой счет. Ну да, кроме жалованья, еще от джентльменов-пассажиров перепадало... дарили...
- Это в России называется получить "на чай", - вставил Дунаев.
- И выпить водки? - спросил Старый Билль.
- Ну, разумеется...
- У нас просто давали без определения надобности, хоть никто и не сомневался, что яличник в большинстве случаев пропьет два пенса, которые ему дарили... И выходит, тот же чай! - засмеялся Билль.
- И много в день этих пенсов набирали?
- Да не перебивай, пожалуйста, Дунаев! Дай человеку говорить! А то ты все его перебиваешь! - проговорил вдруг по-русски Чайкин.
- О чем это, Чайк? - спросил Билль.
Дунаев объяснил и обещал, что больше перебивать не будет.
Билль усмехнулся Чайкину и продолжал:
пьяном виде, то мне моя солдатская куртка стала еще ненавистнее... Вы понимаете, джентльмены?.. По своей доброй воле все можно перенести, а если не по своей, так и хорошее кажется дурным, а дурное так и вовсе отчаянным... Ну, я терпеть не хотел. Подал жалобу и представил куда следует те двадцать пять фунтов, за которые продался...
- Какие это деньги. Билль? За что? - осведомился Чайкин.
- А за то, что я продавался на службу.
- Кто платит их?
- Правительство.
- И всем желающим?
- Всем. Некоторым красавцам и высокого роста и больше платят... А в России разве ничего не платят?
- Нет. Взяли - и шабаш! - ответил Дунаев.
- Жду неделю, другую, третью ответа на мое прошение. Ответа никакого. Наконец через месяц я получил ответ и двадцать пять фунтов обратно. В ответе этом было сказано, что просьба моя была рассмотрена как следует во всех подходящих канцеляриях и что она отклонена, как законному удовлетворению не подлежащая... Прочитал это я и тогда же решил про себя бежать со службы в Америку. В тот год как раз много народу переселялось, и об этом много писали в газетах... Но только первое время бежать нельзя было: очень сторожили новобранцев и никуда не выпускали из казарм. Строго было, и дезертиров, ежели ловили, присуждали к строгому заключению в тюрьме... Ну, я, разумеется, не пожелал, как вы догадаетесь, джентльмены, променять казармы на каторгу и решил выждать время... И так эта мысль мною завладела, что я ее и днем и ночью имел в голове... Разбогатеть думал в Америке... И берег эти самые двадцать пять фунтов, чтобы на них уехать... Потом, когда я приехал в Америку и наработал денег, я эти двадцать пять фунтов, конечно, вернул! - не без гордости прибавил Старый Билль.
- Кому вернули? - спросил Чайкин.
- Правительству. В свой полк послал...
- И вы ни разу не были потом в Англии, Билль? - спросил Дунаев.
- А разве вам можно было бы ехать в Англию? - осведомился Чайкин.
- Разумеется, можно. Всякие давности моей вины прошли, и никто бы меня не смел тронуть, тем более что я американский гражданин, слава богу! - с гордостью проговорил Билль. - Но только я в Англии с тех пор, как убежал из нее, не был. Да и что мне там было делать? Я там был бы один как перст... Родных ни души... Друг один был яличник, так и тот утонул в пьяном виде вскоре после моего отъезда, - я об этом в Нью-Йорке в газетах прочитал. Нет, я не ездил, джентльмены! - повторил Билль.
Вдруг он примолк и, сделав знак рукой, чтобы молчали, зорко смотрел пред собой на траву.
- Чайк! Несите охотничье ружье! - чуть слышно прошептал он. - Обойдите сзади к фургону.
Через минуту Чайкин вернулся с ружьем.
Тогда Билль лег ничком и пополз в траве.
Дунаев и Чайкин молча следили за движением Билля...
Вдруг с громким кудахтаньем из травы тяжело поднялась, шумно хлопая крыльями, пара фазанов, блестя на солнце перьями. Раздались один за другим два выстрела, и через несколько минут Билль вернулся с двумя крупными птицами.
- Я это дело обработаю, Билль! - сказал Дунаев, беря из рук Билля фазанов.
- Экие красивые куры. Как их зовут, Дунаев?
- Фазаны! - ответил Дунаев.
- У нас в России их нет?
- На Кавказе есть... черноморские матросики говорили. Вкусная птица!
И Дунаев принялся ощипывать птиц.
А Билль зарядил ружье, положил на траву и, усевшись, продолжал:
- Шесть месяцев, джентльмены, я прослужил на службе ее величества королевы Виктории, а на седьмой месяц, как получен был приказ об отправлении нашего полка в Индию, я ночью удрал из казарм, продал форму и купил себе дешевую пару платья, шляпу и две смены белья - и с утренним поездом в Ливерпуль, как раз к отходу эмигрантского парохода в Америку. Бумаги свои мне дал мой друг яличник, и я под его именем был принят палубным пассажиром на пароход.
По приезде в Америку я бумаги вернул ему по почте и записался под своею фамилией: "Билль Робине", если вам интересно знать мою фамилию, хотя уже давно меня зовут в этой стране просто Старым Биллем. Прежде звали дядей Биллем, но уж теперь какой же я "дядя"...
Когда я ступил после пятнадцатидневного плавания - тогда пароходы не так шибко ходили, как нынче - на берег в Нью-Йорке, у меня был один фунт... Но я скоро нашел работу - поступил кочегаром на буксирный пароход, и дело мое было сделано... Не стану вам рассказывать, джентльмены, сколько я перепробовал профессий за два года: был я и конюхом, и разносчиком, и сторожем в цирке. Через два года у меня была тысяча долларов, и мне повезло... я попробовал играть на бирже, и через шесть месяцев у меня было двадцать тысяч долларов, а еще через шесть я все спустил... Но легкая нажива уже соблазняла меня, джентльмены... Работа казалась уж мне нестоящим трудом... Мне хотелось быстро разбогатеть, и я отправился в южные штаты пробовать там счастия... Но в Ричмонде, вместо того чтобы начать работать, я стал посещать игорные дома и сделался профессиональным игроком. Шулером не был, в этом могу вас уверить, но играл каждый день, водил компанию с подозрительными джентльменами и пьянствовал. Наконец и играть не на что стало... А уж привычка к праздной жизни сделала свое дело. Мне не хотелось работать и хотелось жить хорошо... И опять дьявол взял меня в свои когти, но на этот раз уже крепче, чем когда я ездил по Темзе на шлюпке... Я поступил в шайку агентов, но не убийц, а только грабителей... мы останавливали дилижансы на большой дороге и грабили плантаторов. Жизнь мы вели кочевую, то на одной дороге, то на другой, и снова у меня появились денежки, и снова я пьянствовал и кутил, пока... пока не случилось того, чему лучше бы не случаться, джентльмены, хоть этому я и обязан тем, что стал другим человеком. Но я вам все расскажу. Раз начал, так надо все рассказать!.. Да и почты еще не видать! - проговорил глухим голосом Билль, взглядывая на дорогу, по которой должна была ехать почта.
И хотя Старый Билль и хотел рассказать то, чему "лучше было бы не случаться" и что случилось много-много лет тому назад, тем не менее он все-таки не решался и, опустив глаза, уставил их на кучку золы погасшего костра.
Чайкин украдкой взглядывал на Старого Билля и понимал, как трудно ему продолжать. И ему жаль было этого симпатичного старика, и ему очень хотелось, чтобы он не продолжал, не вспоминал бы вновь, что ему, очевидно, хотелось бы совсем забыть.
И Чайкин поднялся с места, сделав и Дунаеву знак подняться.
- Куда вы? - спросил Билль.
- А немного пройтись... Ноги размять... И утро уж очень хорошее! - отвечал, несколько смущаясь, Чайкин.
Билль, по-видимому, понял и оценил деликатность Чайкина и необыкновенно ласково взглянул на него.
- Далеко не заходите! Пожалуй, и почта скоро придет! - сказал Билль.
- Мы недалеко.
Когда русские матросы отошли, Дунаев спросил:
- А так... пройдемся... Пусть Билль один побудет...
- А что?
- Да ему что-то не хочется рассказывать. Верно, что-нибудь тяжелое для него...
- Не хочется, так и не расскажет. Это его дело. А здесь, братец ты мой, в этих краях у многих бывали такие дела, про кои неохота рассказывать... Ну да быль молодцу не в укор...
- А все-таки совесть зазрит...
- Здесь не у многих. Было и сплыло. Никому дела нет, что я в прошлом году делал, - веди только себя хорошо в этом году. А Биллю нечего прошлого стыдиться... Он зато давно правильным человеком стал. Его во всей округе почитают и уважают за его справедливость и честность... Старики здешние говорят, что Билль первый человек... Его в Денвере хотели в шерифы выбирать...
- Не пошел?
- Не пошел. "Лучше, говорит, дилижанщиком останусь".
- Не зарится на должность?
- Простой... И добер к человеку... Поможет в беде. Он многим помогает по малости. У него есть деньжонки... Скопил кое-что.
- Так отчего он не оставит своей работы? Трудная...
- Привык, и, сказывают, бытто зарок себе дал никем другим не быть, как дилижанщиком.
- Почему?
- А бог его знает. Так болтают. Может, и зря.
Они продолжали идти молча по дороге. Солнце уж поднялось высоко и пригревало изрядно. Хорошо еще, что ветерок умерял зной.
- Тоже вот и мой бывший капитан Блэк. Должно, и у него много на душе разных делов! - наконец проговорил Чайкин, словно бы отвечая на занимавшие его мысли.
- Мало ли у этакого отчаянного дьявола... Ты рассказывал, как он расправлялся.
- То-то, расправлялся, как зверь, можно сказать А все-таки должна подойти такая линия, что бросить дол жен человек все такие дела. Кому раньше, кому позже... Может, перед самой смертью...
- От этого людям, брат, не легче...
- Бог знает... А ты, Чайкин, не нудь себя такими мыслями, вот что я тебе скажу.
- Отчего?
- Оттого, что только себя в тоску вгоняешь. Что будет, то и будет, а пока что каждый человек должен около себя заботиться... А ты уж больно допытываешься: как да почему все вокруг происходит... Ну да здешняя сторона тебя скоро обломает... Однако идем назад... Солнце-то больно греет.
Они повернули и через несколько минут возвратились к фургону.
Билль по-прежнему сидел угрюмый и задумчивый.
- Присаживайтесь-ка, джентльмены. Нагулялись? - спросил Билль.
- Нагулялись, Билль.
- А почты все нет...
- То-то, нет.
- Так уж я вам докончу про свои прежние грехи... Я понял, зачем вы уходили, Чайк. Благодарю вас! Но почта не пришла, и я пораздумал. Пораздумал и сказал себе: "Нечего скрывать, Билль, того, что было, хотя бы и очень дурное..."
- Зато, Билль, сколько у вас было хорошего! - заметил Дунаев. - Вас все уважают.
- Это правда, уважают. И я, по чести скажу, ничего умышленно дурного не сделал с тех пор - подчеркнул Билль. - А с тех пор прошло лет тридцать пять... Так слушайте, джентльмены, почему Билль, прежний пьяница, мот и игрок, стал совсем другим Биллем. Дайте только закурить трубку.
И Билль с видом какой-то суровой решимости начал:
- Как теперь помню, было это позднею осенью. Сидел я в гостинице в одном из городов южного штата, - зачем вам название города? - как ко мне входит наш президент Томми (он давно повешен, джентльмены!) и говорит: "На днях хорошее дельце будет, Билль. Едет в Нью-Орлеан богатый плантатор с семейством и с деньгами. Так не худо, говорит, поживиться его капиталом. Кошелек туго набит". Мы вчетвером в ту же ночь и уехали из города и расположились лагерем вблизи одного ущелья, вроде Скалистого, будто охотники. Ну, разумеется, провизии было взято достаточно, вина тоже, и мы весело проводили время в ожидании поживы... А тем временем мы успели поживиться шестьюдесятью долларами и лошадью одного мексиканца, который имел неосторожность проезжать мимо нас... Так прошло два дня... Эти два дня только Томми был совершенно трезв, а мы трое не то чтобы совсем пьяны, а так, в достаточном возбуждении. Томми нарочно держал нас в таком состоянии, угощая вином. Это он называл "поддать пару". Так вот, джентльмены, были мы под парами, когда на третье утро, на заре, мы вчетвером, в масках конечно, подъехали к большой дорожной карете и приказали кучеру остановиться... Карета остановилась. Но сидящие в карете, вместо того чтобы встретить нас благосклонно и отдать свои кошельки, пустили в нас несколько зарядов из револьверов, и двое из наших упали с лошадей... Тогда Томми крикнул: "Билль, защищайся!" - и разрядил свой бульдог... Выстрелил и я, честное слово, почти не глядя, и вдруг услышал жалобный детский стон... Этого стона я никогда не забуду... Бывают времена, когда я его слышу... Он стоит в ушах и напоминает мне, что я - детоубийца.
Старый Билль помолчал.
- Дальше нечего рассказывать. Томми прикончил своими пулями плантатора, его молодую жену и девочку, негритянку-няньку, а я маленькую, лет пяти... Томми пристрелил и кучера негра... Когда я увидел убитую мною девочку, то я почувствовал весь ужас своего злодейства... А Томми говорит: "Пожива нам досталась хорошая!" И вынул из кармана мертвого кошелек и разбил шкатулку. Она была вся полна золотом... А я, джентльмены, глядел на все и ничего не понимал. Словно бы на меня вдруг столбняк напал... И потом, как снова пришел в себя, я во весь дух поскакал прочь от этого места...
Билль снова примолк.
Чайкин находился под впечатлением рассказа. Потрясенный, он весь как-то съежился, и лицо его подергивалось.
А Дунаев заметил:
- А не будь я в ту пору мерзавцем, не будь я агентом, так и нечаянности этой не было бы, Дун... Какое уж это утешение. Надо правде в глаза смотреть. Правда, Чайк?
- Правда, - чуть слышно промолвил Чайкин.
И опять наступило молчание.
- Что ж дальше вы сделали, Билль? - спросил наконец Дунаев.
- Пролежал я около трех месяцев в одной уединенной ранче... Горячка была... На ранче говорили, что подняли меня без чувств на дороге... И когда я выздоравливал, то в это время я и думал о своей жизни и понял, какая она была позорная. И почувствовал к ней отвращение и дал себе слово стать другим человеком. Чтобы не было искушения в городах, я остался на ранче, отработал то, что был должен хозяину за мое содержание во время болезни, хоть он, добрый человек, этого и не требовал, и после уехал из южных штатов, чтобы больше никогда в них не возвращаться.
- Куда ж вы уехали, Билль? - спросил Дунаев.
- На Запад... Б Канзас... Тогда еще там жили индейцы.
- Что ж вы делали?
- Охотником был... Слонялся один с места на место...
- А индейцы вас не трогали?
- Не трогали. Я им зла не делал, и они мне не делали. Мы дружны были... Все меня звали и называли Белым Охотником. В таком одиночестве я пробыл, джентльмены, лет семь и, когда почувствовал, что нет для меня больше искушений, вернулся в город... Там открывалась компания дилижансов, и меня взяли кучером... С тех пор я и езжу по этой дороге, джентльмены, и надеюсь до смерти ездить и благополучно довозить пассажиров и почту, охраняя их от агентов.
- Не любите вы их, Билль! - заметил Дунаев.
- От этого и не люблю, что сам был агентом и знаю, как подло нападать исподтишка, и часто на безоружных людей. Есть здесь разбойники, которые и женщин не жалеют... Недавно была убита одна женщина вместе с мужем...
- А за что повесили Томми? За то дело?
- Нет! то дело так и осталось в тайне, - Томми ловко припрятал концы. Он уехал из страны на север и, как после я узнал, был повешен за убийство... Мне случайно попалась потом газета, в которой был напечатан судебный отчет и отчет о его казни. И на суде держал себя хорошо и умер без страха... Однако долго же не идет почта! - круто оборвал Билль разговор и сделался прежним серьезным и суровым и малоразговорчивым Биллем.
- Не случилось ли чего-нибудь! - заметил Чайкин.
- Здесь тихо. Не пошаливают. Да и кому охота нападать на письма.
Наступило молчание.
Между тем два фазана были ощипаны, выпотрошены и вымыты в свежей воде.
- Я полагаю зажарить их, Дун.
- А успеем до прихода почты?
- Не успеем, так дожарим на станции, где будем обедать.
Чайкин собрал сучьев и развел огонь. Когда образовалась горячая зола, Дунаев обвернул фазанов в свежие листья и всунул в золу, наблюдая, чтобы жаркое пропеклось со всех сторон.
Сзади вдруг послышался лошадиный топот.
Билль обернулся и схватился за ружье.
Всадник скакал во всю мочь по дороге... Он подскакал к костру и спрыгнул с лошади.
- Дэк! - воскликнули изумленно Чайкин и Дунаев.
- Вам, Дэк, что нужно? - сурово спросил Билль.
- Я нарочно приехал сюда, чтобы предостеречь вас...
- От кого?
- От моего товарища. Мне нечем было прострелить ему голову, а то бы я прострелил. Я вам верно говорю, Билль.
- За что?
- А за то, что он не чувствует благодарности, и за то, что вы нас не повесили благодаря главным образом Чайку, он вам же собирается напакостить.
- Каким образом?
- Он уехал в Сакраменто, чтобы организовать на вас нападение... Он звал и меня, но я... я еще помню, кому обязан жизнью.
Билль несколько мгновений молчал, словно что-то обдумывал, и потом протянул руку Дэку и сказал:
- Спасибо вам, Дэк. Вы поступили как порядочный человек... Теперь вижу, что Чайк был прав...
- В чем?
- Говорил! - весело сказал Чайкин.
- Благодарю за хорошее мнение обо мне, Чайк. Быть может, вы и правы...
- Присаживайтесь-ка, Дэк, и не хотите ли закусить? - предложил Билль.
- Не откажусь. Я еще не успел позавтракать сегодня. Насилу достал лошадь в ранче у Косого Джима. Оставил залог...
- И стаканчик рома выпить не откажетесь, Дэк? - предложил Дунаев.
- В этом не может быть сомнения...
Скоро Дэк с аппетитом принялся уписывать за обе щеки принесенные Чайкиным мясо и ветчину, выпив предварительно стаканчик рома.
Билль что-то раздумывал и наконец проговорил:
- Недаром я хотел повесить вашего товарища, Дэк. Большой он мошенник!
- Оказывается, что большой, Билль. Я ему уж это сказал, когда он мне сообщил свое намерение.
- Что ж он?
- Он сказал, что это не мое дело... И так как он сильнее меня, то я должен был согласиться, что не мое дело, но объявил, что мы больше с ним не знакомы...
- И хорошо сделали, Дэк! - сказал Билль.
И когда тот позавтракал и после завтрака выпил еще стаканчик рома, Билль его спросил:
- Какую ему лошадь дал Косой Джим?
- Черную кобылу.
- Хорошая лошадь! Давно бы и Джима следовало повесить. Он укрывает агентов и помогает им... Что вы на это скажете, Дэк?
- Мне неудобно, Билль, быть судьей в этом деле... Разве со временем... Тогда я, - быть может, не откажусь высказать свое мнение.
- Правильно сказано. А в каком часу выехал ваш товарищ?
- Значит, он уж обогнал нас.
- Весьма вероятно. Для этого он и поехал.
Билль пристально взглянул в упор на Дэка. Тот глаз не отвел под испытующим взглядом Старого Билля.
- А вы, Дэк, что думаете делать теперь?
- Ехать в Сан-Франциско.
- Верхом?
- Верхом.
- Извините, Дэк... Еще один вопрос.
- Предлагайте сколько угодно, Билль...
- Вы... в самом деле... возмущены вашим товарищем?.. Нет ли какой ловушки?
Дэк вспыхнул.
- Какая же может быть ловушка? Я торопился единственно для того, чтобы отплатить хоть отчасти за жизнь, которой я обязан Чайку. Для Чайка больше и приехал... Ваше дело верить мне или не верить... И у меня револьвера нет! - прибавил в виде веского аргумента Дэк, выворачивая свои карманы.
- Довольно. Я верю вам, Дэк! - произнес Билль.
Дэк опять покраснел, на этот раз от удовлетворенного чувства.
- И сколько агентов, вы думаете, соберет этот мерзавец?
- Полагаю, человек шесть, по два на каждого из вас, и чтобы досталось по шести сот долларов на каждого.
- Как так? Почему по шестисот?
- Около этого... разделите-ка, Билль, на шесть три тысячи долларов Дуна да пятьсот долларов Чайка, которые зашиты у него и спрятаны на груди.
- А вы почем знаете, Дэк? - изумленно спросил Чайкин.
- Но я вас не видал на пароходе...
- Не мудрено: я тогда был с бородой... Так разделите, говорю, три тысячи пятьсот долларов на шесть, и выйдет около шестисот на брата... Ради этакого куша молодцы выедут...
- А что, Дэк, если против шести будет не трое, а четверо?
- Откуда у вас четвертый?
- Спасибо, Билль. Но я откажусь.
- Почему?
- Я не хочу стрелять в бывших товарищей. Если бы даже со вчерашнего дня я и переменил о них мнение, все-таки мне бы не хотелось поднимать на них руку. Это пахнет предательством...
- Пожалуй, вы правы, Дэк. Вы гораздо лучше, чем я думал.
- В таком случае я возвращу ваш револьвер... Без револьвера неудобно?
- Как будто бы не совсем.
Минут через десять приехала почта, то есть небольшая тележка с несколькими десятками писем и посылок.
- Что так поздно, Джо? - обратился Билль к заспанному мальчику лет четырнадцати, который привез почту и начал ее укладывать в фургон.
- А может быть, нам и спать хотелось, Джо?
- Хотелось, Старый Билль.
- И мы вздремнули. А, Джо?
- Вздремнули, Старый Билль!
- Очень может быть, Старый Билль!
- В следующий раз выспитесь хорошенько дома, Джо, перед тем как везти почту. Слышите?
- Слышу, Старый Билль.
- И хорошо слышите, Джо?
И мальчик подал Биллю корзинку с персиками.
- Это для кого же?
- Для вас, Старый Билль. Мать сказала: "Старый Билль любит персики".
- Поблагодарите, Джо, отца и мать. Персики отличные. Каков урожай, - сказал Билль, пробуя один крупный свежий персик, - в вашем саду?
- Кушайте, джентльмены, персики... Попробуйте и вы, Джо. После сна приятно съесть персики... Дэк! Полакомьтесь да возьмите себе на дорогу! - говорил Билль, поставив корзину на сиденье.
Все стали есть персики и похваливали, пока Билль запрягал лошадей.
- А что на свете нового, Джо? - спросил Билль.
- Перемирие заключено.
- Ура! - повторили все.
- А еще что нового, Джо, у вас?
- Одного молодца повесили.
- За что?
- Лошадей-то вернули?..
- Вернули! Двадцать миль гнались за конокрадом. Нагнали, привезли к нам и ночью вздернули. Так и надо! Не кради лошадей! - энергично прибавил мальчик, внезапно оживляясь.
- Здесь за конокрадство строго! - шепнул по-русски Дунаев Чайкину.
- А еще что нового, Джо?
- Ну так до свидания, Джо. Кланяйтесь всем, да вперед не опаздывайте! Прощайте, Дэк! Еще раз спасибо вам!
И старый Билль крепко пожал руку Дэка.
- Револьвер получили?
- Вот он.
- Дал.
- Возьмите и провизии.
И Билль отдал Дэку небольшой окорок, сухарей, бутылку рома и с десяток персиков.
Дунаев и Чайкин, в свою очередь, крепко пожимали руку Дэка и благодарили его.
- Будьте счастливы, Чайк.
- Дай бог и вам счастия! - задушевно ответил Чайкин.
Все было готово. Дунаев и Чайкин сели в дилижанс. Билль взобрался на козлы.
- Будьте настороже, Билль, под Сакраменто, у Старого дуба... Желаю, чтобы игра разыгралась вничью, если встретитесь с агентами! - говорил Дэк. - Прощайте, джентльмены! Спасибо вам, Чайк!
- Во Фриски зайдите ко мне, Дэк... Быть может, устроимся с местом. Я открываю мясную.
И Дунаев сказал свой адрес.
- Прощайте, Дэк! - крикнул Чайкин, снимая шляпу.
В ответ и Дэк взмахнул своей, когда Билль взял вожжи, и фургон покатился.