Глава восьмая
I
На следующий день, когда Шура, после классов, грустная спускалась в шумной компании гимназисток в швейцарскую, она с лестницы увидала отца.
- Папочка! Милый!
Счастливая, она горячо целовала его.
- Одевайся, Шурочка... На улице поговорим! - радостно говорил Ордынцев.
И, когда они вышли из подъезда, он сказал:
- И как же я соскучился по тебе, Шурочка! И вчера не простился... И сегодня утром не видел... Ну, и уехал со службы, чтобы взглянуть на свою девочку.
Шура крепко сжимала отцовскую руку и повторяла:
- Милый... голубчик... родной мой... А я думала...
- Что ты думала?
- Что ты... не хочешь взять меня к себе... Мама вчера говорила, что ты об этом не писал ей... А ведь ты возьмешь меня... Не правда ли?
- Я не писал потому, что прежде хотел спросить тебя... хочешь ли ты жить со мной. Не будет ли тебе скучно?..
- Хочу, хочу, хочу... И мне не будет скучно. И как хорошо мы с тобой будем жить, папочка! Я за тобой ходить буду... стол твой убирать... чай разливать! - радостно говорила Шура.
Эти слова наполнили Ордынцева счастьем. Он будет не один, а с любимой девочкой, которая одна из всей семьи была с ним ласкова. И он избавит ее от дурного влияния матери и вообще от всей этой скверной атмосферы. Ордынцев об этом думал, когда решил оставить семью, но рассчитывал взять дочь попозже, когда получит обещанную стариком Гобзиным прибавку жалованья к Новому году, так как без этой прибавки у него оставалось всего пятьдесят рублей. Остальное содержание он обещал отдавать семье.
Но теперь он дожидаться не будет. Он займет денег, чтоб нанять маленькую квартирку, купить мебель и завести хозяйство.
- Я сегодня же напишу, чтоб тебя отдали мне, моя радость. Без тебя мне было бы тоскливо жить, мое солнышко.
- И мне без тебя, папочка, было бы скучно.
- И как только я найму квартиру, ты приедешь ко мне. Ведь ты хочешь ко мне, девочка? - снова радостно спрашивал Ордынцев, желая услыхать еще раз, что она хочет.
- О, папа! И как тебе не стыдно спрашивать!.. Только знаешь ли что?..
- Согласится ли мама меня отпустить?
- Согласится! - отвечал отец.
Но тон его был неуверенный.
- А если нет?..
- Я заставлю согласиться... Ты во всяком случае будешь у меня! - воскликнул отец.
- Но ведь и маме будет тяжело! - раздумчиво проговорила Шура. И тотчас же прибавила: - Но мама не одна, а ты - один. Тебе тяжелее. Ты можешь заболеть, и кто будет за тобой ходить?
- О, моя ласковая умница! - умиленно проговорил Ордынцев.
- А я буду маму навещать. Правда, папочка?
- Конечно... Когда захочешь, тогда и пойдешь...
- И Сережа будет заходить ко мне?
- И Сережа...
Они уже были у дома, из которого бежал Ордынцев. Обоим им не хотелось расставаться. День выдался славный, солнечный, при небольшом морозе.
- Погуляем еще, Шура. Хочешь?
- Конечно, хочу. Еще когда я тебя увижу.
- Скоро...
- А как скоро?
- Я опять приеду в гимназию... послезавтра.
- А гадкий Гобзин не рассердится на тебя?
- Нет, голубка... И я его не боюсь! - весело говорил Ордынцев. - А ты не голодна ли?
- Нет, папочка.
- Съела бы.
Они были недалеко от кондитерской Иванова и зашли туда.
Шура съела два eclair'а, и отец с дочерью пошли на Офицерскую.
- До свиданья, Шура!..
- До свиданья, папочка!
- Скоро вместе будем... Вместе! - радостно проговорил Ордынцев, целуя дочь.
Она вошла в подъезд и смотрела через стекло двери, как отец сел на извозчика и послал ей поцелуй.
Дома она никому не сказала, что видела отца. Все были дома, но никто не обращал на нее внимания, занятые совещанием о том, кому отдать кабинет. Мать великодушно отказалась от будуара и отдала кабинет Ольге, пообещав купить маленький диван и два кресла.
Шуре показалось, что мать совсем успокоилась, и это больно кольнуло девочку.
Вечером явился посыльный с новым письмом от Ордынцева.
- Чего еще ему надо! - внезапно раздражаясь, проговорила Анна Павловна, вскрывая конверт.
Письмо, в котором Ордынцев просил отдать ему Шуру, вызвало в Анне Павловне негодование и злость.
Ни за что она не отдаст ему дочь. Ни за что! Он бросил всех, так пусть и остается один. В мотивах этого решения было немало желания отплатить мужу за свое унижение и вообще причинить ему зло. Она знала, как любит отец Шуру, и в значительной степени именно потому и думать не хотела о том, чтобы исполнить просьбу мужа.
И Ордынцева собиралась отвечать решительным отказом. Но прежде она позвала к себе сына.
- Прочти, что он еще выдумал! - взволнованно сказала она.
Алексей прочел и, возвращая матери письмо, спросил:
- Ты что намерена ответить?
- И ты еще спрашиваешь? - воскликнула Ордынцева. - Конечно, я напишу, что не отдам ему Шуры!
- Напрасно.
- Что?! Ты хочешь, чтоб я лишилась дочери, чтоб я отдала Шуру человеку, который так поступил с семьей... Ты хочешь, чтоб она жила по меблированным комнатам, без надзора, без уюта?..
"А ведь, казалось, мать неглупая женщина!" - подумал он.
- Я, мама, хочу избавить тебя и всех нас от неприятностей... вот чего я хочу... Отказом ты раздражишь отца, и он не только не выдаст тебе обязательства, но может уменьшить обещанное содержание...
- Как он смеет? Я могу жаловаться в суд.
- Суд не заставит его отдавать семье все содержание. А ведь отец отдает нам почти все... оставляя себе только пятьдесят рублей в месяц. И наконец он может и судом получить Шуру или подав жалобу в комиссию прошений.
- Но ведь это жестоко... Отнять у матери дочь... И ты хочешь, чтоб я добровольно отказалась от нее?..
- Я представляю тебе доводы, мама. Твое дело принять или не принять их...
Этот спокойный, уверенный, слегка докторальный тон сына невольно импонировал на Ордынцеву, и мысль, что муж может выдавать на содержание семьи меньше того, что обещал, значительно поколебала ее решимость. Алексей отлично это видел и продолжал:
- Я, конечно, понимаю, что тебе тяжело расстаться с Шурой, но она будет навещать тебя. Отец об этом пишет. И присутствие Шуры при отце более гарантирует его от возможности альтруистического увлечения, которого ты боишься... И если ты согласишься отдать Шуру, то и выдача формального обязательства обеспечена. Ты можешь поставить исполнение желания отца в зависимость от этого обязательства.
- Но каков отец... Пользоваться нашей беспомощностью, чтобы отнять дочь! Это... это...
Ордынцева заплакала.
Но Алексей отлично знал физиологическое происхождение слез и знал, что мать немножко рисуется своей печалью расстаться с Шурой. Вот почему он не обратил на слезы матери большого внимания и только из любезности проговорил:
- Ты не волнуйся, мама... И посыльный ждет ответа.
- Что ж отвечать? - покорно спросила Анна Павловна, вздохнув с видом несчастной страдалицы, обреченной нести тяжкий крест.
- Напиши, что обо всем переговорит адвокат, который будет у отца на днях. И больше ни одного слова, мама!
Алексей подождал, пока мать писала письмо, прочел его, одобрил и, когда письмо было вложено в конверт, проговорил, целуя у матери руку:
- Ты очень умно поступила, мама. Очень умно! - повторил он и вышел отдать письмо посыльному.
У посыльного Алексей справился, уплачены ли ему за ответ деньги.
Анна Павловна решила посоветоваться еще с Козельским. Быть может, он придумает такую комбинацию, при которой можно было бы получить от мужа обязательство и оставить у себя Шуру. Вместе с тем у Ордынцевой была и задняя мысль воспользоваться, если представится возможность, новым своим положением брошенной жены.
И она тотчас же написала Козельскому письмо, в котором звала "Нику" по весьма важному семейному делу на свидание в "Анютино" (как они звали приют на Выборгской) на завтра, в два часа. По обыкновению, она адресовала письмо не на квартиру Козельского, который предусмотрительно просил своего друга никогда этого не делать, наученный прежним опытом, какие неприятные инциденты могут от этого произойти, - и, по обыкновению, вышла сама на улицу, чтобы опустить письмо в почтовый ящик, объявив Ольге, что хочет пройтись и кстати взять к чаю кекс.
- Ты ведь любишь кексы, Ольга?
- А ты не сердись на меня, мамочка, за то, что я была резка с тобой. Прости. Не сердишься? Скажи?
- Разве я на вас могу сердиться?.. Только люби меня побольше, Оля... Теперь мне одно утешение в любви детей. И будем дружны. Ведь мы... брошенные, - прибавила Анна Павловна и ласково потрепала Ольгу по ее хорошенькой щеке.
II
Не до свидания было Козельскому.
Накануне он целый день рыскал по городу, чтобы найти денег. На днях был срок банковскому векселю в три тысячи рублей, и надо было во что бы ни стало заплатить, чтобы благодаря протесту не лишиться кредита. Вчера он не достал, и приходилось искать денег сегодня. Долгов у него было по горло, и доставать деньги все было труднее и труднее. Он уже узнал от одного чиновника в министерстве, сообщавшего ему сведения, что "лесное" дело провалилось благодаря Никодимцеву, и, несмотря на свое ликование, серьезно призадумался, когда подвел цифру долгов. Сумма была внушительная.
И вдобавок из-за этой записки Анны Павловны чуть было не вышло неприятности дома. Дурак курьер поторопился ее доставить, и, как нарочно, горничная подала на подносе письмо в то время, когда Николай Иванович пил кофе в столовой вблизи от Антонины Сергеевны, Она с обычной подозрительностью взглянула на маленький конвертик, конечно увидала женский почерк и тотчас же изменилась в лице.
Его превосходительство с большим мастерством разыграл роль удивленного человека и даже пожал плечами, взглянув на конверт. Он не спеша вскрыл конверт, предусмотрительно отложил его подальше от глаз жены и, отлично зная, что ее взгляд изучает малейшие движения его лица с упорным вниманием следователя по важнейшим делам, - еще равнодушнее прочитывал о том, что "Нику" зовут в два часа на свидание по важному семейному делу.
И его превосходительство был до некоторой степени искренен, когда, прочитав записку и написав на ней несколько слов карандашом, не без досады воскликнул, обращаясь к жене:
- Ведь этакая дура! Третий раз просит...
- Кто?.. О чем?
- Да эта... княгиня Туманская... Сын ее у меня служит. Балбес балбесом! Так не угодно ли мне дать ему повышение. Его бы выгнать надо, а не то что повышение...
И с этими словами Козельский сунул и конверт и записку в боковой карман, мысленно похвалил себя за то, что так блистательно обманул святую женщину и так вдохновенно оклеветал неизвестных ему княгиню Туманскую и ее сына.
Жена и верила и не верила.
Ее обожаемый Коля так часто бессовестно лгал, что подверг ее веру большим испытаниям.
Но почерк на конверте, и формат, и бумага показались ей похожими на почерк и конверты Ордынцевой, от которой прежде Антонина Сергеевна нередко получала дружеские записочки.
И Антонина Сергеевна, добросовестно желая сделать последнюю попытку к раскрытию истины, совершенно неожиданно проговорила:
- А мне показался почерк знакомым, Коля...
- А что ж... возможно... Почерки часто бывают очень похожие...
И, желая показать, что нисколько не интересуется этим, его превосходительство рассказал забавный анекдот по поводу сходства почерков.
- На почерк Ордынцевой похож... И конверт такой же! - проговорила Антонина Сергеевна, внимательно выслушав анекдот и взглянув в глаза мужа.
Но он их не опустил...
И он поцеловал руку жены и ушел в кабинет и струсил уже там, оставшись один.
- Этакий идиот этот швейцар в министерстве! - проговорил он.
Его превосходительство до часу просидел в своем министерстве. Оттуда в вицмундире и со звездой поехал к Кюба, наскоро позавтракал и в половине второго ехал на Выборгскую, рассчитывая, что свидание не продлится более получаса и он к трем часам поспеет на заседание комиссии, в которую он был назначен от своего министерства как человек основательно знакомый с финансовыми вопросами.
Ровно в два часа он отворил своим ключом двери "приюта". Анна Павловна была уже там, торжественно-печальная, хотя и одетая с тем особенным щегольством и с тою рассчитанною на любительский вкус Козельского привлекательностью, которые она считала при посещении "Анютина" такой же необходимой принадлежностью свиданий, какою офицер считает полную парадную форму при представлении по начальству. В этом отношении Анна Павловна с щепетильной добросовестностью исполняла свой "долг" очаровательницы "Никса", и хотя знала, что- сегодня не их определенные два дня в неделю свиданий, - все-таки, на всякий случай, явилась во всем своем великолепии: благоухающая, с подведенными бровями и в кольцах.
- Прости, Ника, что потревожила тебя...
И Анна Павловна подставила свои губы и так прильнула к губам его превосходительства, что тот сперва осовел и затем почему-то взглянул на часы.
- Что такое случилось, Нита?.. Рассказывай!.. У меня только полчаса в распоряжении, и я об этом очень жалею! - подчеркнул Козельский, значительно взглядывая на свою приятельницу. - Ты видишь... я в параде. В три часа я должен быть в комиссии.
- Этот подлец бросил нас!
И Анна Павловна, усевшись на тахту, передала в более или менее извращенном виде о "подлости" мужа, причем уменьшила цифру содержания, обещанного в письме мужа, на пятьдесят рублей.
- Но главное... Он требует дочь... Грозит скандалом... Я не хочу отдавать дочь... Посоветуй, что мне делать, как удержать Шуру... Как заставить его выдать какую-нибудь бумагу...
Эта новость, признаться, не очень понравилась его превосходительству, особенно в виду его далеко не блестящих финансов. И, разумеется, он тем искреннее дал совет не раздражать мужа и постараться войти с ним в соглашение относительно прибавки содержания,
- Твой муж все-таки настолько порядочный человек, что не заставит семью нуждаться.
- А дочь?..
- Лучше отдай ему... Не заводи истории, Нита...
- И Леша то же говорит... И никто за меня не заступится...
Анна Павловна заплакала, и его превосходительство в качестве человека старого воспитания, конечно, счел своим долгом подсесть к ней и постараться успокоить ее горячими поцелуями, прерывая, однако, их, чтобы взглянуть на часы.
Едва ли к счастью для Козельского, времени оказалось еще достаточно, чтобы слезы Анны Павловны успели тронуть мягкое сердце его превосходительства и заставили его хоть несколько успокоить ее легкомысленным обещанием добавлять пятьдесят рублей, если муж откажется их давать.
Спохватился Козельский, что сделал глупость, обязуясь давать своей любовнице, хотя она об этом его и не просила, кроме прежних двухсот семидесяти пяти рублей, еще пятьдесят, только тогда, когда ехал в свою комиссию.
Но там зато он произнес такую блестящую речь о значении и благотворности для страны возможно дешевого кредита, что сам председатель, считавшийся финансовым светилом, после заседания наговорил Козельскому комплиментов и просил побывать на днях.
Через неделю молодой присяжный поверенный привез Анне Павловне форменное обязательство.
Из деликатности адвокат не сказал, что Ордынцев, прочитав документ, с брезгливой усмешкой сказал:
- Это, верно, идея сынка... это предусмотрительное обязательство?