Глава девятнадцатая
По тому, как легко приподнялся с кровати Борис Александрович и как крепко, точно цепляясь, сжал своей тонкой сухой горячей рукой руку Ордынцева, - Ордынцев решительно не мог подумать, что перед ним осужденный на очень близкую смерть.
Только после двух-трех неестественно оживленных фраз больного о том, что он чувствует себя значительно лучше и при первой же возможности уедет в Ниццу, и по мутному, словно бы подернутому туманом взгляду глубоко ввалившихся глаз Ордынцев понял, что смерть уже витает в этой небольшой комнате, освещенной слабым светом лампы.
И еще более убедился в этом Ордынцев по напряженно-серьезному и злому выражению на безбородом и безусом лице врача в длинном белом балахоне - злому, что не может вырвать из когтей смерти человека, которого рассчитывал вырвать, - и по тому еще, что врач избегал встречаться глазами со взглядом больного, и по притворно спокойным и ласково улыбающимся лицам двух сестер милосердия.
- Когда давали шампанское? - осведомился врач.
- В восемь часов.
- Дайте еще стакан...
И, взяв от сестры скорбный листок, доктор отметил в н. ем что-то и, не глядя ни на кого из присутствующих, вышел из комнаты вместе со старшей сестрой продолжать свой вечерний обход.
Оставшаяся в комнате сестра налила маленький стакан шампанского и, приподняв с подушкой голову больного, предложила ему выпить.
Больной нарочно закрыл глаза.
- Выпейте, голубчик... Вам лучше будет! - необыкновенно ласково проговорила сестра.
- Выпей, Боря!.. Выпей, милый! - сдерживая слезы, сказала Вера Александровна.
И Борис Александрович открыл глаза и выпил с жадностью шампанское.
- Ну, теперь я засну... Спасибо, сестра! - сказал он сестре милосердия. - А ты, Вера, не уходи! - приказал он, раздражаясь. - Будем вместе пить чай!
Через несколько минут он заснул. Среди мертвой тишины слышно было, как из груди вырывался странный хрип и слышалось какое-то бульканье.
Вера Александровна и Скурагин вышли в коридор. За ними вышел и Ордынцев.
Ордынцев молча поздоровался с ними.
В эту минуту к Вере Александровне подошла одна из сестер, пожилая женщина, с обычной приятной улыбкой на своем полном, отливавшем желтизной лице, и сказала:
- Простите меня, сударыня, что я позволю себе напомнить вам о том, что вы, в огорчении своем, забыли.
- О чем? - испуганно спросила Леонтьева.
- А разве...
Она не могла окончить вопроса. Рыдания душили ее.
- Все в руках господних... Но не мешает теперь же послать за батюшкой.
- Не взволнует ли это бедного брата?
- Взволнует? - удивленно и строго спросила сестра. - Напротив, больные обыкновенно чувствуют облегчение страданий после таинства. Впрочем, как вам будет угодно! - с огорченным видом прибавила сестра.
- Тогда... пожалуйста, пригласите священника... А я приготовлю брата...
- Не волнуйте себя... Когда батюшка придет, дежурная сестра скажет больному. Она сумеет это сделать... А я сейчас же пошлю просить батюшку! - сказала сестра.
И с мягким коротким поклоном тихо удалилась и исчезла за дверями.
- Вера! - донесся из-за полуотворенных дверей голос Бориса Александровича.
Леонтьева вытерла слезы и пошла в комнату.
Тем временем Ордынцев советовал Скурагину ехать с Никодимцевым, ручаясь, что Никодимцев вполне порядочный человек.
- Я еду с ним. Мне он понравился! - отвечал Скурагин.
Ордынцев просил Скурагина указать еще кого-нибудь. Скурагин обещал прислать к Никодимцеву желающих и, между прочим, сказал, что поблизости живет один студент-медик, Петров, который, наверное, поедет.
- Знаете его адрес? Я сейчас же зайду к нему.
- Я охотно бы пошел, Василий Николаевич, да дело в том, что больной поминутно зовет меня... И Веру Александровну нельзя оставить одну! - промолвил, словно бы извиняясь, Скурагин.
- Плох бедный Борис Александрович!
- Доктор говорит, что едва ли дотянет до утра!.. А Петров живет недалеко от академии, в Вильманстрандском переулке, дом 6, квартира 27, в третьем этаже. Верно, его застанете!
Ордынцев тотчас же ушел, сказавши Скурагину, что немедленно вернется в больницу.
Он вышел из больницы в пустынную улицу. Поднималась вьюга. Снег бил в лицо, сухой и холодный. Сильный мороз давал себя знать, пронизывая Ордынцева сквозь старую и жиденькую его шубенку. И эта неприветная погода заставила Ордынцева еще более пожалеть умиравшего.
Только у Сампсониевского моста он нашел плохонького извозчика и минут через десять тихой езды, продрогший и озябший, остановился у подъезда небольшого трехэтажного дома. В глухом переулке не было ни одного извозчика. Только лихач стоял у подъезда, дожидаясь кого-то.
- Подожди меня. Через десять минут выйду! - сказал он извозчику и вошел в подъезд.
- Кого нужно?
- Студента Петрова.
- Нет его дома!
И она хотела было захлопнуть двери, но Ордынцев остановил ее и попросился войти и написать записку.
Кухарка неохотно впустила Ордынцева и ввела его в крошечную комнатку, занимаемую студентом.
- Пишите, что вам нужно. Вот тут на столе есть бумага и перо.
Ордынцев не сразу мог написать озябшими пальцами. Наконец он написал Петрову приглашение побывать у Никодимцева и просил передать записку немедленно, как вернется Петров.
- Ладно, скажу! - резко сказала кухарка.
- Однако вы сердитая! - промолвил, подымаясь, Ордынцев, чувствуя, что недостаточно еще согрелся.
- Поневоле будешь сердитая! - ожесточенно ответила кухарка.
- Отчего же?
- А оттого, что я одна на всю квартиру. Все прибери да подмети, и все хозяйка зудит... А тут еще то и дело звонки. Комнаты-то все студентам сданы, ну и шляются к ним, и они шляются... Отворяй только. А ноги-то у меня не чугунные. Так как вы думаете, господин, можно мне быть доброй? - спросила она.
Ордынцев принужден был согласиться, что нельзя, и, извинившись, что побеспокоил ее, вышел за двери.
И в ту же секунду из дверей противоположной квартиры вышли его жена и Козельский.
Несмотря на густую вуаль, Ордынцев отлично разглядел жену. Он встретился с ней, так сказать, носом к носу.
Она немедленно скрылась в квартиру. Вслед за ней вошел и смутившийся Козельский, и двери захлопнулись.
Ордынцев машинально подошел к двери, никакой дощечки на ней не нашел и, постояв несколько секунд у дверей, стал тихо спускаться по лестнице.
- Так вот оно что! - наконец произнес он, словно бы внезапно озаренный и понявший что-то такое, чего он прежде не понимал.
Он сел на извозчика и велел везти в больницу, взглянув предварительно на рысака.
"А еще хвалилась своей безупречностью... старая развратная тварь!" - думал, полный презрения к жене, Ордынцев, и многое ему стало понятным. И ее наряды, и ее посещение журфиксов Козельского, и эти даровые билеты на ложи, получаемые будто бы от знакомой актрисы, и кольца, и ее кокоточный вид.
А он-то в самом деле верил, что она безупречная жена, и еще считал себя перед ней виноватым!
"Подлая! И что мог найти в ней хорошего эта скотина Козельский! - мысленно проговорил Ордынцев, испытывая невольное ревнивое чувство к любовнику своей давно нелюбимой жены и в то же время какое-то скверное злорадство, что она, несмотря на свою осторожность, попалась-таки со своим любовником. - Видно, у них там приют для свиданий, и, конечно, Козельский оплачивает свои удовольствия ласкать эту жирную, подкрашенную и подмазанную даму".
Но что было главнейшим источником злости Ордынцева, так это то, что он был в дураках, когда верил ее патетическим и горделивым уверениям в супружеской верности и выслушивал сцены, разыгрываемые именно на тему об ее добродетели.
О, если б он догадывался об этом раньше! Он давно бы оставил эту лживую и порочную женщину, не считая себя виноватым, что она страдает без любви, как она говорила.
"Не бойся, не страдала!" - подумал он.
И семейка Козельских, нечего сказать, хороша! Отец-то каков? А эта барышня, из-за которой гибнет молодой человек! А эта Инна, уловившая в свои сети бедного Никодимцева. И ведь нет средств удержать его от гибели. Он верит в нее, потому что влюблен в нее и потому что она умно проделала комедию раскаяния. Она, наверное, она сама имела бесстыдство познакомить Никодимцева со своим прошлым, рассчитывая на эффект собственного признания.
Так мысленно поносил Ордынцев женщину, с которой говорил раза два и которую не знал, а судил понаслышке и, главным образом, по злоязычным словам своей жены. Полный ненависти и презрения к Козельскому, он готов был теперь ненавидеть всю семью его несравненно сильнее, чем до только что бывшей встречи с женой.
Ему хотелось рассказать об этом кому-нибудь, чтобы знали, как лжива эта женщина. Но когда он вошел в больницу и поднялся в коридор, то все его злые мысли рассеялись при виде Веры Александровны, стоявшей, уткнувшись головой в стену, и глухо рыдавшей.
Ордынцев понял, что все кончено.
- Тотчас после причастия умер! - шепнул ему Скурагин.
- Спокойно?
- Совсем. Он, кажется, и не сознавал, что умирает...
- А об той... о Козельской что-нибудь говорил?
- Ни слова. И после одного ее посещения видеть ее не хотел.
Ордынцев позвал Веру Александровну домой. Она тотчас же покорно согласилась ехать вместе с Ордынцевым. Скурагин остался, чтобы посмотреть, как перенесут тело покойного в часовню, и это почему-то подействовало очень успокоительно на Леонтьеву.
- Побудьте, голубчик, с ним, пока его не вынесут! - сказала она, крепко пожимая Скурагину руку в знак благодарности.
Леонтьев тотчас же отправился, чтобы распорядиться насчет читальщика, панихид, объявлений в газете и похорон, а Ордынцев остался посидеть у Леонтьевой. Пока ставили самовар, она была в детской, и вид двух здоровых мальчиков и дочери, спавшей в комнате Леонтьевой, значительно уменьшил ее печаль о брате. Счастливое эгоистическое чувство матери невольно умеряло горе, и ей самой сделалось стыдно, что она как будто не довольно жалеет брата.
И она нарочно стала вызывать воспоминания о последних его минутах, вспомнила его, казалось ей, молящий о жизни взгляд, обращенный к священнику, вспомнила его исхудалое лицо с заостренным носом, его последний глубокий вздох, и слезы полились из ее глаз, и она почувствовала себя как бы менее виноватой.
Пришла она звать пить чай Ордынцева с заплаканными глазами, но уже более спокойной.
Она начала рассказывать о брате, вспоминала о том, какой он был добрый и веселый до тех пор, пока...
- Надеюсь, она не покажется на панихиде! - неожиданно возбуждаясь, проговорила Вера Александровна.
- От этой барышни всего можно ждать, Вера Александровна.
И, чтобы отвлечь внимание Леонтьевой и вместе с тем поделиться с ней, Ордынцев сообщил о том, как он сейчас встретил жену с Козельским.
и о том, что он поедет с Шурой в Крым.
В полночь пришел муж.
В первом часу ушел Ордынцев, обещая быть завтра на панихиде.