Глава одиннадцатая
I
Дома была одна Антонина Сергеевна. Она торопливо вышла в прихожую, когда горничная сказала, что приехала молодая барыня.
- А мы к вам совсем, мама. Позволишь?
В голосе Инны Николаевны звучала детская жалобная нотка.
И она с какою-то особенной порывистостью и лаской, словно бы и радуясь и в то же время прося за что-то прощения, стала целовать лицо и руки матери.
- Больше нет сил, мамочка! - шепнула она.
И слезы покатились из глаз Инны Николаевны.
Антонина Сергеевна прижала голову дочери к своей груди и тихо гладила ее голову своей вздрагивающей рукой, как, бывало, гладила, когда Инночка была маленькой девочкой.
Увидав, что лакей Иван и швейцар не знают, куда нести большую корзину, привезенную Инной Николаевной, Козельская приказала нести ее в свою комнату. И, расцеловав затем внучку, сказала дочери, когда все вошли в гостиную:
- Ты будешь с Леночкой жить в моей комнате, Инночка, а фрейлейн будет спать в столовой, а я возьму себе комнату, где стоят шкапы... Их оттуда вынесут, и мне будет отлично...
- Что ты, мама... Я в той комнате помещусь...
Но Антонина Сергеевна и слышать не хотела.
- Завтракали ли вы? - спохватилась она.
- Я не хочу, мама... А Леночке вели сделать котлетку.
Как ни приятно было Инне Николаевне сознание, что она уехала от мужа, но в то же время она чувствовала, что переселение ее стеснит всех и главным образом мать, и это несколько отравляло ее удовольствие.
Антонина Сергеевна сделала распоряжение, чтобы Леночке была котлета и молоко и чтобы очищена была маленькая комната, и, вернувшись в гостиную к дочери, снова горячо обняла ее, всплакнула и затем спросила:
- А он что? Он знает?
- Нет, мамочка. Я оставила записку.
ее брака с Травинским и вообще не считала нужным в чем-нибудь стеснять своих дочерей.
Она принадлежала к типу тех матерей, которые слепо любят своих детей. Антонина Сергеевна обожала мужа, обожала дочерей и, полная этого обожания, создавшая из него культ, заботилась, чтобы все их желания были удовлетворены, баловала их и вполне была уверена, что, отдав им всю свою жизнь, безупречную и светлую, она добросовестно исполнила свои обязанности и воспитала превосходных женщин - таких же преданных долгу и таких же "однолюбок", какою была сама, и что ставила себе в особую заслугу и чем особенно гордилась.
Несмотря на страстную и готовую на всякие жертвы любовь Антонины Сергеевны к дочерям, между ними и ею не было духовной близости. Мать совсем не знала внутреннего мира дочерей и, влюбленная в них, не замечала того, что легко бросалось в глаза посторонним. Неглупая, видевшая недостатки в чужих людях, она была совсем слепою и, казалось, наивною в оценке своих дочерей, и чем старше они становились, тем более хроническою становилась эта слепота безграничной веры.
Так Антонина Сергеевна и продолжала жить в каком-то сентиментальном мираже, в культе обожания, ласк, поцелуев и забот о дочерях и в лелеянии ревнивых подозрений, и в мучительных розысках любовниц мужа, когда она сделалась несчастной женой все еще любимого человека.
И муж и дети сохраняли этот мираж, чтобы не причинить страданий женщине, которую считали безупречною и святою.
Обманывал ее более или менее умело муж. Скрывали от нее все, что могло огорчить ее, обе дочери. Инна, не обращавшая внимания, что про нее говорят, боялась недоверчивого взгляда матери и находила мучительное утешение в том, что мать, одна только мать, считает ее чистою и непорочною и не поверит ничему дурному, если бы до нее и дошли какие-нибудь слухи. Даже Тина, проповедовавшая в последнее время теорию приятных ощущений со смелостью самолюбивой барышни, желавшей удивить всех оригинальностью мнений и самостоятельностью поступков, непохожих па поступки других, - и та, несмотря на свою резкость и равнодушие к чужим мнениям, стеснялась высказывать свои взгляды при матери, чтобы не огорчить ее и не обнажить, так сказать, себя перед любимой, почитаемой и потому всегда обманываемой матерью.
- Как это все вышло? Из-за чего у вас дело дошло до разрыва? Было объяснение?.. Ведь он все-таки любит тебя, Инночка? Не правда ли?.. И очень любит? - спрашивала мать, любовно и грустно взглядывая на дочь и плотнее усаживаясь на диван, чтобы выслушать подробный рассказ дочери о том, как все это вышло.
Эти вопросы кольнули Инну Николаевну. О, как далека мать от понимания всего ужаса ее брачной жизни и ее душевного настроения. А ведь сама несчастлива с отцом!
- Я не любила его, мама... И вообще мы с ним не сходились... И вышло это просто, как видишь... Я приехала к вам и не вернусь более к нему... Положим, я во многом виновата перед ним, но...
- Что ты, что ты, Инночка! В чем ты могла быть виновата перед ним?.. Если немножко кокетничала, так что ж тут дурного? Он все-таки не имеет права ни в чем тебя упрекнуть... Ты была честной и верной женой... Точно я тебя не знаю.
"Если б мама знала!" - пронеслось в голове Инны Николаевны.
И она прижалась головой к матери, словно ребенок, ищущий защиты, и сказала:
- Не будем пока об этом говорить, мама... Я виновата уж тем, что была женой человека, которого не любила...
И мать и дочь несколько минут сидели молча.
Наконец Инна Николаевна спросила:
- А папа не будет недоволен, что я приехала?.. Мне все кажется, что я стесню вас...
- Как тебе не стыдно, Инночка!..
И Антонина Сергеевна стала говорить, как она рада, что Инночка и Леночка будут около нее и что, конечно, отец тоже будет рад. Он ведь так любит и ее и Тину. И, разумеется, никакого стеснения и быть не может. Напротив, в доме станет веселее от присутствия внучки.
В это время в гостиную вошел лакей и доложил Инне Николаевне, что кучер просит деньги.
- Я и забыла... Заплати, мамочка! - попросила она и по-французски прибавила: - Ведь я ничего оттуда не взяла... Одно белье и платье, которое на мне...
- И у меня есть свои триста рублей. Возьми их, голубка!
Хотя Инна Николаевна не сомневалась, что отец не откажет, все-таки сознание материальной зависимости от него несколько отравляло радость нового ее положения, и она подумала, что непременно попросит Никодимцева приискать ей какие-нибудь занятия.
За четверть часа до обеда пришла Тина, закрасневшаяся, свежая, оживленная.
По обыкновению, она не сказала матери, где была, и, здороваясь с сестрой, проговорила:
- Цвет лица у тебя нехороший. Видно, мало ходишь. Надо ходить, ходить.
И, когда мать сказала, что Инна будет жить теперь с ними, молодая девушка радостно проговорила:
- Наконец-то ты рассталась со своим идиотом. Надеюсь, примирения больше не будет?
- Надеюсь...
- Ты не раскисай, Инна. Не вздумай его пожалеть.
- Теперь уж не пожалею! - значительно проговорила Инна Николаевна.
- Конечно, разведешься?
- Он не хочет давать развода.
- Не хочет? Какой негодяй!.. Видно, надеется, что ты вернешься? Вот и выходи после этого замуж! - смеясь, проговорила молодая девушка.
- Не все же такие, Тина! - заметила Антонина Сергеевна.
- Все, мама! - категорически заявила Тина, точно она отлично знала мужчин. - Пока женщина, которую они любят, как говорят, при них, они готовы ползать на четвереньках, а уйди она... А ты, Инна, попросила бы Никодимцева.
Инна Николаевна слегка покраснела.
- О чем?
- Чтобы он тебе помог, если твой идиот в самом деле будет упрямиться...
- Но что же Никодимцев может?
- Он может поехать к начальнику твоего мужа и попросить...
- Для папы не сделают того, что сделают для Никодимцева. А он порядочный человек и, конечно, с удовольствием исполнит просьбу Инны! - сказала молодая девушка, не сомневавшаяся, как и многие, что Никодимцев близок с Инной Николаевной.
- Он и так был настолько добр, что обещал выхлопотать мне отдельный вид на жительство...
Антонина Сергеевна вышла из гостиной. Сестры пошли в комнату Татьяны Николаевны.
- Он тебе и развод выхлопочет. Это в его интересах! - заговорила Тина.
- Это почему?
- Да потому, что он влюблен в тебя и...
- И что еще?
- И, разумеется, скоро сделает тебе предложение, Инна... Точно ты сама этого не знаешь... А за него еще можно рискнуть .. Он, наверное, в разводе не откажет... Не правда ли, Инна? - с веселым смехом говорила Татьяна Николаевна.
- Не сделает он мне предложения, и не пойду я за него замуж, Тина! - серьезно проговорила старшая сестра.
- Отчего? Разве он тебе не нравится?..
- Тина... Тина... Ты все еще веришь в свою теорию приятных ощущений?
- Верю и живу ими. А ты разве нет?..
- Я пришла в ужас от них, Тина... Нет, Тина, так жить нельзя... Придет час расплаты...
Молодая девушка насмешливо посмотрела на сестру.
- Ты моралисткой стала. С каких это пор?
- С недавних.
- Поздравляю! Это чье же влияние? Никодимцева?
- Отчасти и его. И я хотела бы, чтобы и ты встретила такого человека, как Никодимцев, Тина. Не шути с жизнью. Дошутишься до того, что станешь презирать себя... Избави тебя бог от этого...
- Слова, слова, слова!..
I I
Новость, сообщенная Антониной Сергеевной мужу, как только он приехал домой, не удивила Николая Ивановича. Он тоже выразил удовольствие, что Инна оставила этого идиота. Она, разумеется, должна развестись с ним и как можно скорее. "Инна молода, хороша собой и может еще выйти замуж", - думал Козельский, решивший, что оставление мужа дочерью явилось не без влияния Никодимцева. Что Никодимцев влюблен в Инну, в том Козельский не сомневался, особенно после джентльменского поступка Никодимцева в ресторане Донона, о котором Николай Иванович узнал на днях, и, разумеется, от Инны зависит женить его на себе. Партия блестящая и родство очень выгодное. Человек он очень умный и во всех отношениях порядочный, и при этом еще не старый, здоровый и крепкий, и может понравиться женщине. С ним Инна, наверное, перестанет подавать повод к разговорам, подобным тому, из-за которого Никодимцев не испугался риска нарваться на "историю". Только надо ковать железо, пока горячо, и Инна, разумеется, сделается женой Никодимцева, пока он по уши влюблен и, следовательно, не поверит тому, что о ней говорят... Одним словом, Козельский возлагал большие надежды на то, что и он в качестве тестя такого видного человека так или иначе, но поправит свои дела.
Денег на экипировку Козельский обещал дать "сколько нужно", хотя и подумал, что Инна напрасно не взяла свои платья и драгоценные вещи, но просил только повременить несколько дней. У него будут деньги... Он должен получить...
Козельский говорил так небрежно-уверенно, что Антонина Сергеевна, давно уже не посвящаемая в денежные дела мужа, горячо поблагодарила и ушла из кабинета вполне довольная за Инну.
А между тем на сердце у Козельского скребли кошки. Назавтра предстояла новая уплата по векселю, и сегодня он денег не достал и не знает, куда обратиться. Всюду - он должен. Во всех местах, где он получал жалованье, оно уже забрано, и его превосходительство решительно не знал, как извернуться и что ему делать. Если даже он и заплатит завтра, во всяком случае дела его от этого не поправятся. Ему необходимо где-нибудь достать крупный куш - тысяч десять, чтобы расплатиться с более назойливыми долгами и несколько успокоиться от этой каторги - вечного искания денег.
Он в разных служебных местах нахватывал до двадцати тысяч и всегда был без денег. У него всегда были какие-то старые долги, которые он выплачивал, и всегда ему не хватало денег на тот train жизни [*], какой он вел. И он легкомысленно надеялся на возможность сразу получить крупный куш и сразу поправить дела, выдумывая разные предприятия, вступая в компанию с сомнительными дельцами. Но или предприятия оказывались несбыточными, или у Николая Ивановича не было ни достаточно уменья, ни влиятельных связей, но только ни одно дело его не приносило ему большого куша, а лесное, на которое он так надеялся, принесло ему еще убыток, и весьма порядочный, на так называемые "предварительные расходы", часть которых пала на его долю. А деньги были заняты, и заняты на короткий срок.
* Образ жизни (от франц. le train de vie).
Сегодня вечером Николай Иванович должен был сделать последнюю попытку: иметь свидание с одним евреем, подставным лицом знакомого тайного советника, который приумножал свое состояние ростовщичеством за чужой спиной. Если эта попытка не удастся...
- Ника! Мы ждем тебя, Ника! - проговорила, входя в кабинет, жена. И, заметив озабоченное лицо мужа, беспокойно прибавила: - Ты чем-то расстроен... Что с тобой?..
- Ничего, право ничего... Просто устал немного, Тоня... Прости, что заставил себя ждать.
И, с изысканной любезностью предложив жене руку, прошел с ней в столовую.
Он с особенною ласковостью поздоровался с Инной Николаевной, расцеловал внучку, протянул руку фрейлейн и сел на свое обычное место около Антонины Сергеевны.
- Теперь мы все в сборе! - значительно проговорил Козельский, взглядывая на Инну Николаевну. - И я очень этому рад.
Он на время позабыл о делах и с обычным легкомыслием почему-то надеялся, что убедит еврея дать ему денег. И, успокоив себя этой надеждой, он за обедом был очень мил: находил все вкусным, к удовольствию Антонины Сергеевны, не без насмешливой игривости рассказал, что недород официально признан и что о нем можно будет говорить в газетах, весело сказал Инне Николаевне, что "все хорошо, что хорошо кончается", шутил с внучкой и с Тиной и после второго блюда что-то шепнул лакею, сунув ему в руку деньги.
И когда перед жарким розлили по бокалам шампанское, Козельский поднял бокал и предложил выпить за Инночку, вырвавшуюся из вавилонского плена.
- А мы уж тебя больше в обиду не дадим! Разведем с твоим умником! - ласково прибавил отец и, поднявшись с места, подошел к дочери и крепко ее поцеловал.
Инна Николаевна была тронута. Целуясь с отцом, матерью и сестрой, она чувствовала себя в атмосфере нежной ласки, уверенная, что в обиду ее не дадут. Но все-таки вспомнила при этом и Никодимцева...
Не познакомься она с ним?..
После обеда Козельский увел Инну Николаевну в кабинет и, усадив ее на диван, стал закуривать не спеша сигару.
Инна Николаевна не без восхищения глядела на своего моложавого, красивого, элегантного и порочного отца.
- Нет, папа. Он застращивал меня судом. Грозил отнять Леночку.
- Ну, это дудки!.. А паспорт мы и без него добудем.
Инна Николаевна сказала, что паспорт обещал сегодня привезти Никодимцев.
- И отлично. Спасибо Григорию Александровичу, что он принял в тебе участие. Он очень порядочный человек и действительно предан тебе... И я сердечно поблагодарю его сегодня же, если застану у нас... В половине восьмого мне надо ехать по делу... И свою порядочность и уважение к тебе он доказал... Он не нынешним молодым людям чета... Не правда ли... джентльменский поступок?.. Можно сказать, по-рыцарски поступил...
- Ты про что говоришь?.. Про какой рыцарский поступок Никодимцева?
- Да разве ты не знаешь?.. Ничего не слыхала? Твой муж ничего не говорил?
- Я ничего не знаю.
Тогда Козельский рассказал о том, как Никодимцев заставил замолчать одного молодого мерзавца, позволившего себе недостаточно уважительно и слишком громко говорить с товарищем об Инне.
- Ты ведь знаешь, как клевещут на женщин, особенно если они красивы! - успокоительно сказал Козельский.
- Кто были эти господа и что они говорили? - внезапно бледнея, спросила Инна Николаевна.
- Приятели твоего мужа... Служат вместе... Да ты что волнуешься, Инночка?.. Мало ли негодяев... Но только Григорий Александрович поступил как истинный джентльмен... Мне говорил Магомет - татарин, который был свидетелем этой сцены... Григорий Александрович побледнел как полотно, подошел к соседнему столу, за которым сидели эти господа, и сказал, что он задушит, если тот мерзавец скажет слово... Немножко по-мальчишески для будущего товарища министра, но... благородно...
Передавая об этом не без тайного умысла возбудить в Инне Николаевне больший интерес к Никодимцеву, Козельский никак, конечно, не рассчитывал, что дочь примет историю несколько трагически, и был изумлен, когда, вместо радостного чувства польщенного самолюбия, в ее лице было что-то страдальческое...
- А Никодимцеву эти... господа не ответили дерзостью? - взволнованно спросила она.
- Такие господа трусы... Он бросил им карточку... и они извинялись перед ним...
- Когда это случилось?
- В прошлое воскресенье.
"Так вот отчего он не приезжал и вот отчего не хотел ездить, боясь скомпрометировать меня. Верно, говорили про него!" - подумала Инна Николаевна, тронутая деликатною, самоотверженною любовью Никодимцева.
- Да, Инночка, вот это истинная преданность... Ты, видно, околдовала этого Никодимцева...
- Тут не я, папа... Он, я думаю, вступился бы, если б при нем позорили и совсем незнакомую женщину...
И Инна подумала, что отец, пожалуй, и прав. И ей было это очень приятно, и в то же время ей хотелось как можно скорее "открыть ему глаза" на себя и сказать, что многое из того, что говорили о ней, - правда.
"А там будь что будет! Довольно лжи!"
Козельский еще раз сказал дочери, что в обиду не даст, и сказал, что надо скорее разводиться. Деньги на развод он, конечно, даст.
- Но муж ни за что не даст развода, папа.
- Он говорил?
- Говорил.
- О, какая скотина!.. Я с ним поговорю... Быть может, удастся убедить его...
- Вряд ли...
- Тогда... тогда знаешь ли что, Инночка?.. Надо будет попросить Никодимцева...
- Он уже предлагал свои услуги! - промолвила Инна Николаевна. - Но только лучше попробуй ты, папа... Поговори с мужем... Быть может... что-нибудь выйдет...
- Во всяком случае, выйдет что-нибудь хорошее! - значительно проговорил Козельский, целуя дочь. - А пока до свидания. Надо ехать. Передай мой привет Григорию Александровичу, если он приедет!
Козельский уехал делать последнюю попытку.
III
Инна Николаевна уложила Леночку спать и в ожидании Никодимцева ходила взад и вперед по комнате, со страхом думая об объяснении, которое она должна иметь с ним. Его заступничество произвело на нее сильное впечатление и в то же время обязывало ее рассказать про свою жизнь...
"Но только не сегодня и не сказать... лучше написать".
Эта мысль несколько успокоила ее. По крайней мере сегодня он еще будет такой же любящий, добрый.
Пробило девять часов. Никодимцев не ехал, и Инна Николаевна то и дело подходила к окну, из которого был виден подъезд, и всматривалась, не подъедет ли Никодимцев. И в голову ее лезли мрачные мысли. Ей казалось, что Никодимцев более никогда не приедет, что он узнал, какая она, и что она лишится единственного друга, которого так неожиданно послала ей судьба.
- Вам письмо, Инна Николаевна. Курьер привез и спрашивает, будет ли ответ? - доложил лакей, подавая на маленьком серебряном подносе письмо.
"Он не приехал!" - подумала Инна Николаевна.
И сердце ее тревожно забилось, когда она вскрыла большой конверт, в котором находилась зелененькая паспортная книга.
и просит позволения приехать завтра, чтобы лично сообщить приятные известия о возможности развода.
Повеселевшая, она тотчас же написала ему:
"Спасибо, горячее спасибо. Приезжайте завтра. Буду ждать".
- Положительно, мама, Никодимцев образец порядочности! - проговорила Инна Николаевна, входя в столовую.
- А что?..
- Прочитай его записку и оцени деликатность его неприезда...
- Да... вполне приличный господин. И радостную вещь сообщил. Спасибо ему.
- Какую? - спросила Тина.
- Что привезет приятное известие о разводе.
- Гм... Как, однако, твой корректный чиновник торопится с твоим разводом.
Инна Николаевна промолчала.
- Ты что этим хочешь сказать, Тина? - простодушно спросила Антонина Сергеевна.
- Хочу сказать, что он старается для себя...
- То есть как?
- А так... Влюблен в Инну и, наверное, сделает ей на днях предложение...
Мать вопросительно взглянула на Инну. Та полушутя сказала:
- У Тины фантазия большая, мама. Вот и все.
В это время вошел лакей и, обратившись к Тине, сказал:
- Вас, барышня, какой-то студент спрашивает, Скурагин.
- Первый раз слышу фамилию! - удивилась Тина.
- Просите в гостиную.
- Я ему пришлю чаю, Тиночка! - сказала Антонина Сергеевна.
Тина вышла в гостиную.
Через минуту из-за портьеры показался черноволосый, худощавый студент, в очень потертом форменном сюртуке и в стоптанных сапогах, замечательно красивый, серьезный и несколько взволнованный.
- Скурагин! - произнес он твердым тоном.
И, взглядывая на молодую девушку своими прелестными большими черными глазами строго, почти неприязненно, протянул ей первый зазябшую красную руку и спросил:
- Вы Татьяна Николаевна Козельская?
- Я! - ответила Тина.
И, пораженная одухотворенною и, казалось, несознаваемою молодым человеком красотою его бледного строгого и мужественного лица и в то же время недовольная, что он, подобно большей части мужчин, не испытывает ни малейшего обаяния ее вызывающего, хорошенького личика, она кокетливо ему улыбнулась, словно бы хотела расположить студента в свою пользу этой улыбкой и сказать: "Погляди, какая я хорошенькая!"
Но студент не только не сделался от этой улыбки приветливее, а еще холоднее и строже произнес:
- Мне надо с вами поговорить. Здесь можно? - нетерпеливо прибавил он, бросая взгляд на полуоткрытую дверь в столовую.
Заинтересованная этой таинственностью, Тина сказала:
- Пойдемте в кабинет отца...
И, когда они вошли туда, села на кресло и, указывая на другое, сухо бросила:
Но студент не сел.
- Я к вам по поручению Бориса Александровича... Он просит...
- Но как он смел обратиться к чужому посредству? - высокомерно перебила молодая девушка, чувствуя, что краска заливает ее лицо.
- Потрудитесь выслушать, и тогда вы поймете, что он смел! Он сегодня в три часа дня пустил себе пулю в грудь и находится теперь в больнице... Написать не мог и потому просил меня передать вам свою просьбу приехать к нему завтра утром, в общину святого Георгия на Выборгской стороне...
- Он не смертельно ранил себя? Он будет жить? - испуганно спросила она.
- Доктора подают надежду, но... рана опасная. Что прикажете ему ответить?
- Я буду.
- В котором часу?
- Да. Имею честь кланяться!
Студент поклонился и вышел.
Тина несколько минут сидела неподвижная.
- Какой он, однако, глупый!.. Стреляться! - прошептала она, и вдруг слезы полились из ее глаз.
- Тина... голубчик... Что с тобой?..
- Борис Александрович стрелялся... Рана опасная... Просит приехать завтра в больницу... Не говори ни слова маме! - вытирая слезы, говорила молодая девушка.
И, несколько успокоившись, прибавила:
- Он настаивал, чтобы я вышла за него замуж, а я... я сегодня была у него и сказала, что замуж не выйду... Довольно с него, что я... целую его, пока мне хочется... А он принял все это трагически...
- И скажи, что студент приходил от... от Ольги Ордынцевой... звать к ним...
Через несколько минут сестры выходили из подъезда. На подъезде их встретил отец.
- Вы, милые, куда? - спросил он.
- Прокатиться немного... У меня голова болит, папа! - сказала Инна Николаевна.
Козельский вошел в квартиру и прошел в кабинет. Деньги он достал, но какою ценою?
И его превосходительство чувствовал какую-то неловкость и что-то похожее на стыд, когда достал из бумажника чек на пять тысяч.
"Но я возвращу их!" - старался успокоить себя Козельский и сознавал, что все-таки он взял взятку.
- И как это все случилось неожиданно! - прошептал он, вспоминая, как это случилось.