Глава двадцать первая
I
В ожидании объяснения с любимой женщиной, силу обаяния которой Никодимцев едва ли сознавал, он переживал томительно-жуткое состояние, подобное тому, какое испытывает подсудимый в ожидании приговора. И чем ближе подходил час встречи, тем нетерпеливее и мучительнее было это ожидание и тем более он сомневался в том, в чем несколько времени тому назад почти был уверен.
Весь охваченный лишь одной мыслью - мыслью о том, любит и может ли его полюбить Инна, или только питает к нему дружеские чувства, и выйдет ли за него замуж, или откажет, Никодимцев так запутался в своих противоречивых предположениях, что наконец не мог больше об этом думать и никак не мог решить, благоприятная ли для него записка Инны Николаевны, или нет.
Теперь он думал лишь об одном, желал только одного - чтобы как можно скорей решилась его участь, какова бы она ни была. Только бы не оставаться в неизвестности.
Тогда по крайней мере он не будет знать безумного беспокойства последнего времени. Он уедет и в новой, все-таки имеющей какой-нибудь смысл деятельности постарается побороть свое чувство и забыть эту женщину, ворвавшуюся в его жизнь, выбившую его из прежней колеи и овладевшую им с такой властностью, возможности которой над собой он и не подозревал.
Но как только Никодимцев начинал думать, что он не увидит этого милого лица, краше которого, ему казалось, и быть не может, - этих больших серых ласковых глаз, чарующей улыбки, изящной гибкой фигуры, красивых маленьких рук с длинными и тонкими пальцами, - когда он думал, что не будет восхищаться чуткостью ее ума и сердца, найдя в ней родственную себе душу, - он чувствовал себя бесконечно несчастным, одиноким и жалким.
Без Инны жизнь, казалось, теряла смысл. Веру в свое дело он потерял. Что же он будет теперь делать? Во имя чего жить?
Наконец Никодимцев не выдержал этой пытки ожидания. Он торопливо оделся и в три часа поехал к Козельским.
И дорогой, и когда Никодимцев поднимался по устланной ковром лестнице, он бессознательно шептал одни и те же два слова: "Надо покончить", подразумевая, что надо объясниться.
И только когда он позвонил и увидел перед собою отворившего ему двери слугу, он овладел собой и спросил:
- Принимают?
Лакей доложил, что дома только одна молодая барыня.
Это известие, вместо того чтобы обрадовать Никодимцева, напротив, на мгновение смутило его,
- А молодая барыня принимает? - умышленно безразличным тоном спросил Никодимцев, точно боясь, что лакей отлично понимает, что ему именно и нужна молодая барыня.
- Принимают. Извольте пожаловать в гостиную. Я сию минуту доложу.
Никодимцев вошел в гостиную и уставился на двери, ведущие в столовую.
Прошла минута, другая. Инна Николаевна не являлась.
"Все кончено!" - подумал Никодимцев.
И в гостиной словно бы потемнело. И на сердце у Никодимцева сделалось мрачно-мрачно.
И Никодимцеву показалось, что гостиная вдруг озарилась светом и что сама Инна сияла в блеске новой и еще лучшей красоты.
И у него замерло сердце от восторга и страха.
Стройная, изящная и нарядная в своем новом, только что принесенном светло-зеленом платье, свежая и сверкающая ослепительной белизной красивого и привлекательного лица, торопливо подошла она к Никодимцеву, и, радостно-смущенная, вся словно бы притихшая и просветленная счастьем, протянула ему руку.
Никодимцев побледнел.
Он порывисто и крепко пожал ее руку и первое мгновение не находил слов.
Молчала и молодая женщина.
Тронутая его волнением, счастливая, что Никодимцев так сильно ее любит, и понимавшая, что он в ее власти, она глядела на него ласковым и властным взглядом.
- Как я рада, что вы раньше приехали, Григорий Александрович.
Но Никодимцев, казалось, не понимал, что она сказала. Он смотрел на нее с проникновенным восторгом и, казалось, еще не смел верить своему счастью, хотя и чувствовал его в выражении лица и глаз молодой женщины...
- Я приехал узнать свой приговор... Вы ведь знаете... я вас люблю! - наконец проговорил он серьезно, почти строго.
- Знаю, - чуть слышно произнесла Инна.
- Вчера... ваша записка... Неужели это правда?..
- Что?
- Что вы позволили вас любить?
- Правда. И давно уж позволила... И сама поняла вчера после вашего письма, что... привязана к вам...
- Как к другу... да... не более? Говорите! - почти крикнул Никодимцев.
- Разве тогда позволяют любить... Или вы не видите, что и я вас люблю!
- О господи! - вырвалось из груди Никодимцева.
И, полный невыразимого счастья, умиленный, со слезами на глазах, он целовал руки Инны и снова глядел в ее загоревшиеся глаза, радостный и помолодевший.
- О, если бы вы знали, как вы мне дороги, как я вас люблю! - шептал он. - Я не смел и мечтать о таком счастье... Ведь вы согласитесь быть моей женой? Ведь согласитесь, да?
- Бояться?.. Чего бояться?
- Моего прошлого! - проронила Инна, и страдальческое выражение омрачило ее лицо и залегло в глазах. - О, если б его не было! Если б его не было! - тоскливо повторила она.
- Вы в нем не виноваты... Забудьте его...
- Разве возможно забыть его, Григорий Александрович. И я не забуду, и вы не забудете... Вы, как порядочный человек, никогда не напомните мне о нем, но оно всегда будет стоять между нами и отравлять нам жизнь... Вы будете мучиться этим, а мне будет больно - ведь я люблю вас! И это меня пугает...
- Инна Николаевна! Да ведь вы выстрадали прошлое... И за то, что вы его выстрадали, за то, что вы так правдиво рассказали мне о нем, я вас еще более люблю и уважаю... Я не боюсь... Я верю вам... О, не отказывайте мне из-за этих страхов. Не отказывайте!.. Не бойтесь, что, выйдя за меня замуж, вы лишитесь свободы чувства. Я палачом не буду. Слышите?
- Вот видите, Григорий Александрович. Уж и теперь у вас сомнения.
- Какие?
- Вы уже думаете, что я вас должна разлюбить и полюбить другого.
- Я стар. Мне сорок два года.
- Разве это старость? И в ваши сорок два вы влюбились, как мальчик. Разве это не правда? - не без ласкового лукавства спросила она.
Никодимцев радостно ответил:
- И как это хорошо быть мальчишкой... Так вы согласны, Инна Николаевна?
- Да разве вы не видите этого?.. Согласна, согласна, согласна!
Никодимцев весь сиял счастьем. И в это же время ему казалось, что он недостоин такого чрезмерного счастья - быть любимым этой женщиной - и что он еще недостаточно любит ее. И ему хотелось сказать ей что-то особенно значительное и важное о своей любви и поскорей доказать ее. Жизнь ему представлялась теперь светлой, чудной, полной смысла, и смысл этот явился в Инне, в этой прелестной, чарующей Инне.
- Господи! Чего бы я ни сделал, чтобы дать вам счастье, Инна Николаевна! - проговорил он с какою-то особенной, значительной и торжественной серьезностью и, взявши ее за руку, крепко прижал к своим губам.
И Инна, проникнутая тем же серьезным, приподнятым настроением, ответила:
- И мы должны быть счастливы. Я постараюсь, чтоб вы не разлюбили меня. Если бы вы знали, как одинока я была до вас!..
Они присели на диван и строили план будущего. Никодимцев просил, чтобы свадьба была после возвращения его с поездки. К тому времени развод, наверно, состоится. Адвокат, его приятель, надеется покончить дело скоро.
- А муж?.. Не откажется от развода? - испуганно спросила Инна Николаевна.
- Не откажется.
- Но он уж условился с адвокатом и выдал обязательство...
- Какое?
- Что он согласен на развод за пятнадцать тысяч и в виде задатка уже получил пять.
- О, какая мерзость! - с отвращением проговорила Инна. - И я жила с таким человеком пять лет!
- Вы не знали людей, Инна Николаевна.
- Да, не знала и, признаюсь вам, такой наглости в нем не подозревала... Но кто же заплатил пять тысяч и кто заплатит остальные десять?.. Вы, разумеется?
- Простите, я... От имени вашего отца... Мы потом сосчитались бы с ним... а у меня, по счастью, именно была эта сумма сбережений.
- Вы и в этом мой спаситель... Ну разве я не неоплатная ваша должница... Милый!
И Инна Николаевна протянула Никодимцеву руку.
Он задержал эту маленькую руку в своей руке и чувствовал, как какая-то горячая волна охватывает все его существо, и в то же время, стараясь скрыть свое возбуждение, продолжал говорить с Инной об ее разводе и успокаивал ее относительно Леночки.
- Он и от прав на свою дочь отказался с тем, чтобы только от него не требовали платы на ее содержание...
- Подлец! - вырвалось у Инны.
- Ну вот я вас и расстроил... Простите... Зачем я вам все это говорил?
- Отлично сделали... По крайней мере я не чувствую себя теперь перед ним виноватой... а ведь это чувство виновности и удерживало раньше от полного разрыва... Ну, довольно. Не будем больше говорить об этом... Не будем вспоминать... Ведь и вам тяжело думать, что я была женой Травинского. Не правда ли?
- Правда! - отвечал смущенно Никодимцев. - За вас больно! - прибавил он и смутился еще более, так как сказал не всю правду.
Инна Николаевна пытливо заглянула ему в глаза.
- Только за меня? - протянула она.
Никодимцев молчал.
- А разве не ревнуете вы к нему, как... как к бывшему мужу? Не скрывайте от меня ничего... Говорите правду, я вас прошу... Ревнуете?
- Да! - виновато и застенчиво проронил Никодимцев.
забыть! - прибавила она с грустной усмешкой.
И, увидевши, что Никодимцев омрачился, порывисто и нервно прибавила:
- Но мы оба постараемся забыть его. Ведь забудем... Не правда ли?
Голос Инны звучал смело и вызывающе, а между тем на глаза навертывались слезы.
- Инна Николаевна! Не мучьте себя... Не надо, не надо! - с необыкновенной нежностью проговорил Никодимцев.
И, наклонившись, несколько раз тихо поцеловал ее руку.
- Не надо, - повторил он. - Для меня ваше прошлое не имеет значения, а вы забудете его. Я вас люблю такою, как вы есть... И эта ревность к мужу - нехорошее чувство. Оно пройдет... непременно пройдет... Не мучьте же себя напрасными страхами... Я люблю вас, люблю... Я счастлив, бесконечно счастлив.
Тронутая этими словами, этой лаской, Инна улыбалась сквозь слезы своей чарующей улыбкой, и Никодимцев опять просиял, чувствуя, что между ними растет что-то новое, манящее и захватывающее - та желанная близость, которой он так хотел и так боялся.
Они снова заговорили об устройстве новой их жизни, о том, как они поедут после свадьбы за границу, как потом будут жить в Петербурге, тихо, без приемов, имея ограниченный круг знакомых, как будут вместе читать, ходить в театр. Оба радостные, полные надежд и приподнято настроенные, они верили этой семейной идиллии и хотели се. Никодимцев потому, что иначе не понимал брака. Инна потому, что прежняя жизнь ей представлялась ужасной и она цеплялась за новую.
Эти разговоры прерывались воспоминаниями о первом знакомстве, о быстром сближении, о частых визитах Никодимцева.
Он признался, что с первой же встречи Инна Николаевна произвела на него сильное впечатление.
- И с того же вечера вы овладели моими мыслями, Инна Николаевна! Я почувствовал, что вы сыграете значительную роль в моей жизни... С того вечера я уж не был таким чиновником... Передо мной открылась другая жизнь...
Инна тоже призналась, что Никодимцев ей понравился в тот же вечер, когда они встретились.
- И когда я вернулась домой, я вспомнила наш первый разговор за ужином... помните?
- Еще бы не помнить! - восторженно сказал Никодимцев. - Я все ваши слова помню!
- А ваш первый визит? И как мне тогда было совестно перед вами...
- За что?
- А за то, что вы у меня встретили это общество, помните... И я думала, что вы после этого визита не приедете... А мне так хотелось вас видеть, слышать, что вы говорите... И ваше отношение ко мне было так ново, так хорошо...
Они продолжали говорить, не переставая, точно виделись в первый раз после долгой разлуки. Точно они совсем еще не знали друг друга, и оба они, прежде сдержанные, теперь словно бы торопились высказаться, обнаружить себя один перед другим, ввиду предстоящей их близости.
Никодимцев слушал Инну, и все чаще и дольше целовал ее руку, и смущенно и виновато краснел, когда Инна перехватывала влюбленный, загоревшийся взгляд его черных, совсем молодых глаз, перехватывала и не сердилась, краснея и улыбаясь. И жених ей казался таким помолодевшим, таким интересным и милым с его целомудренной застенчивостью человека, видимо мало знавшего женщин, таким непохожим на бывших ее поклонников...
- А я сегодня же скажу об этом вашим. Вы позволите?
- Нужно. Я не хочу делать из этого секрета... А вы разве не хотите?
- Что вы? Что вы? Я только боюсь, как бы муж не наделал неприятностей... Не подождать ли развода?
- Вы будете под моей защитой... Повторяю, ваш муж ничего не сделает... Напротив, узнавши, что я женюсь на вас, он не пикнет... Он трус.
- Я согласна... Вы правы, как всегда! - проговорила Инна и освободила свою руку из руки Никодимцева, заслышав в прихожей шаги.
II
Вошел Козельский, по обыкновению элегантный, свежий и моложавый.
Он уже узнал от швейцара, что Никодимцев сидит с трех часов, и теперь, взглянувши на несколько возбужденные лица гостя и дочери, сидевших рядом на диване, не мог и представить себе, что дело обошлось без флирта, и мысленно поздравил "умную Инночку", что она быстро и решительно "подковывает" влюбленного Никодимцева.
И Николай Иванович приветствовал его превосходительство с особенно дружественною и несколько даже фамильярною приветливостью, какой раньше не позволял себе с будущим товарищем министра.
По тому, с какою горячностью и какой-то особенной почтительностью Никодимцев пожал руку, по-видимому, даже обрадованный фамильярностью тона, Козельский понял, что и на нем отразились чувства, питаемые Никодимцевым к дочери.
И, принимая вид "благородного отца", он проговорил тем мягким, полным добродушия голосом, которым умел очаровывать мало знавших его людей:
- А я еще, простите, не поблагодарил вас, дорогой Григорий Александрович.
- За что, Николай Иванович?
- А за Инночку... Вы так скоро устроили выдачу отдельного паспорта.
- Стоит ли говорить о таких пустяках...
- Доброе внимание не пустяк, Григорий Александрович... Оно ценится... И порекомендовали ей адвоката Безбородова... Это превосходный юрист... Теперь дело ее в надежных руках, и я думаю, что Инна скоро освободится от своего ига... Сердечное вам спасибо, Григорий Александрович, и за себя и за Инночку.
И Козельский еще раз крепко пожал руку, отводя взгляд, чтобы не заметить смущения Никодимцева.
И, усаживая на диван гостя, спросил:
- Скоро едете, ваше превосходительство?
И сам подумал: "Неужели до его отъезда Инна не доведет его до предложения?"
- Через пять дней.
- Высокая и трудная миссия предстоит вам, Григорий Александрович, - продолжал Козельский в несколько приподнятом тоне человека, цивические [*] добродетели которого не внушают сомнений. - Все порядочные люди обрадовались вашему назначению... По крайней мере мы узнаем настоящую правду, а то ведь мы и до сих пор не знаем, голод ли у нас, или выдумка неблагонамеренных людей... Мы играли в недород и о нем даже долго молчали... Да, нечего сказать, хорошее времечко, в которое мы живем...
И, взглянув на часы, Козельский прервал свое фрондированье, которым, по старой привычке, он любил иногда щегольнуть, и, обращаясь к дочери, спросил:
- А где наши, Инна?
- Их не было дома.
- Они, верно, вернулись. И не знают, что Григорий Александрович здесь...
- Я пойду узнаю.
- И кстати узнай, милая, вовремя ли нас станут сегодня кормить.
Инна застала мать в ее комнате за книгой.
- Мамочка!.. Обедать сейчас. Ты давно вернулась?
- С полчаса...
- Григорий Александрович здесь...
- Я знаю...
- Так отчего ж ты не вышла?..
- Не хотела мешать вам говорить, моя родная... И какая ты оживленная сегодня... Какая радостная!..
- Он сделал мне предложение, мамочка! - вырвалось у Инны, и она бросилась целовать мать.
- Ты дала слово?
- Дала.
- Значит, нравится?
- Больше, больше, мамочка... Я его люблю... А где же Тина?
Она заглянула в комнату сестры. Та что-то писала у письменного стола.
- Обедать? - спросила она, поспешно закрывая тетрадь. - Иду, иду!.. Ну что, договорились до чего-нибудь с Никодимцевым? - насмешливо спросила Тина.
- Ну, если не нравится, так спрошу: женишь его на себе?
- Я просто выйду замуж,
- Еще мало научена?.. Еще не успела развестись - и опять хочешь повторить прежнюю глупость?
- Тут нет повторения... Тут все новое, Тина! - весело отвечала сестра.
- Нашла новое, нечего сказать! Не скажешь ли ты, что влюблена в Никодимцева?..
И Тина засмеялась гадким смехом, показывая свои красивые острые зубки.
- Я не шла бы замуж, если б не любила...
- Какое громкое слово!.. И надолго полюбила?
- А ты все еще не веришь, что я стала другая?..
- Поговорим об этом через год. А сегодня, значит, шампанское и первый поцелуй? - иронически спросила Тина. - Я с удовольствием выпью. Я давно не пила, скажи папе, чтоб он послал за мумом!
Оставшись вдвоем с Никодимцевым, Козельский хотел было до закуски спросить мнения Никодимцева об одном новом деле, которое наклевывалось, как увидал, что лицо Никодимцева вдруг сделалось необыкновенно серьезным, напряженным и взволнованным.
Несколько секунд прошло в томительном молчании.
сейчас скажет.
"Подкован!" - обрадованно решил Козельский, и лицо его тоже приняло несколько серьезное и торжественное выражение, когда он поднял вопросительно-ласковый взгляд на Никодимцева.
- Я только что предложил Инне Николаевне быть моей женой и имел счастье получить ее согласие... Надеюсь, что и вы в нем не откажете, и поверьте, что я...
Николай Иванович не дал Никодимцеву докончить и вывел его из неприятного положения тем, что сперва выразил на лице своем приятное изумление, затем проговорил, что он никогда не идет против желания детей, и, с достоинством выразив удовольствие иметь Григория Александровича своим зятем, безмолвно привлек его к себе, троекратно с ним поцеловался и отер батистовым платком слезу.
И. когда вся эта процедура была окончена, он проговорил:
В эту минуту вошла Антонина Сергеевна. По ее несколько торжественному лицу, без обычного на нем выражения сдержанной грусти, Козельский догадался, что святая женщина уже знает от Инны о счастливом событии.
- Тоня! Григорий Александрович делает нам честь просить нашего согласия на брак с Инной! - торопливо и радостно проговорил Козельский.
В коридоре он встретил Инну и возбужденно и нежно проговорил:
Этот "молодец" и этот вопрос о шампанском задели Инну.
"И он думает, что я та же, что и была!" - пронеслось в ее голове.
- Не знаю, папа. А Тина просит послать за мумом! - отвечала Инна.
Когда Козельский вернулся в гостиную, заглянувши прежде в столовую, чтоб убедиться, все ли там в порядке, новый ли сервиз и хороша ли свежая икра, - Антонина Сергеевна, утирая слезы, просила Никодимцева беречь Инну и с наивной откровенностью матери рассказывала Григорию Александровичу, какое золотое сердце и какая умная головка у Инночки.