Глава двадцатая
Ордынцев встал поздно и вышел пить кофе в десять часов. Проголодавшаяся Шура уже давно ждала отца. Она всегда с ним пила по утрам кофе.
Отец расцеловал Шуру и, присевши к столу, принялся за чтение газеты, отхлебывая маленькими глотками горячий кофе со сливками. Шура торопливо намазывала ломоть белого хлеба маслом и поставила тарелочку с хлебом около Ордынцева.
Она пила кофе и часто взглядывала на отца. Он, видимо, был не в духе и чем-то встревожен и рассеянно читал газету, очевидно, думая о другом. Он не рассказал ей, как провел вечер и почему поздно вернулся. Подруги ушли от нее вчера в одиннадцать часов, а папы не было...
"Что с ним, голубчиком? - думала в тревоге девочка. - Вчера он был такой веселый, а сегодня..."
- Ты разве хлеба не хочешь, папочка? - спросила она, заметивши, что отец не притронулся к нему.
- Нет, Шура, не хочется...
- Ты, верно, плохо спал?..
- А что, милая?
- Да ты сегодня какой-то сердитый... Уж не на меня ли?
- Что ты, деточка? За что на себя сердиться?.. Я, видишь ли, вчера был в больнице... Там умер брат Веры Александровны, Борис Александрович... Ну вот и отразилось неприятное впечатление от гибели молодой жизни! - объяснил Ордынцев, не смея сказать дочери об истинной причине его мрачного настроения. Не станет же он позорить мать в глазах дочери. Пусть она никогда не узнает ничего позорного для матери.
"А Ольга?" - подумал Ордынцев и вспомнил пререканья между матерью и дочерью, когда они вернулись с фикса у Козельских и он слышал их из кабинета...
"Ольга, наверное, догадывается... И Алексей тоже!" - решил Ордынцев, и это его взволновало еще более.
"Какой хороший пример для Ольги!.. Она уж и так порядочно испорчена, а теперь что будет с ней?!"
И он ничего не может сделать! Ничему помешать, что бы ни случилось!
Раздался звонок.
Ордынцев взглянул на часы. Было половина одиннадцатого.
"Аккуратен, как хронометр!" - подумал Ордынцев.
- Это, верно, Алеша, папа! - сказала Шура, выбегая в переднюю, чтоб встретить брата.
- Наверное, он! - проговорил отец, откладывая в сторону газету.
Он не испытывал ни малейшей радости в ожидании сына, но когда он вошел, по обыкновению свежий и чистенький, красивый со своими большими серьезными голубыми глазами и тонкими чертами изящного лица, щегольски одетый в длиннополом студенческом, сюртуке, - отцовское чувство невольно сказалось в смягченном взгляде и в просветлевшем на мгновение лице.
"Молодец!" - невольно пронеслось у него в голове и отозвалось на сердце.
- Здравствуй, папа. Здоров, надеюсь! - проговорил свое обыкновенное приветствие Алексей.
И, пожавши протянутую ему руку, сел против отца и прибавил:
- Ольга и Сережа кланяются тебе и извиняются, что не придут сегодня к тебе. Ольга едет в концерт, а Сережа, по обыкновению, что-то долбит...
О матери он не обмолвился ни единым словом.
- Спасибо за поклоны. Здоров, как видишь... Кофе хочешь?
- Благодарю, не хочу. Только что пил! - с обычной своей основательностью ответил молодой человек.
- Выпей, Леша... Я тебя прошу, выпей... Попробуй нашего кофе! - почти умоляла Шура в качестве хозяйки, желавшей похвастать кофе, который казался ей совсем не таким, какой пьют другие, а каким-то особенно вкусным.
Алексей не понял или не соблаговолил понять, сколько удовольствия доставил бы он маленькой сестре своим согласием выпить чашку, и спокойным, авторитетным тоном сказал ей:
- Не приставай, Шура. Ведь я говорю, что только что пил.
- А разве одну чашку... ну, полчашки нельзя?
- Нельзя. Я свои два стакана выпил и до завтрака ничего не ем. Надо, Шура, и в еде соблюдать порядок... Это крайне полезно.
Шура примолкла. Отец едва заметно усмехнулся.
- Так налей мне третий стакан. Твой кофе действительно прелестен! - сказал Ордынцев, чтоб доставить удовольствие Шуре.
При всем желании поговорить с сыном, Ордынцев как-то не находил темы и несколько стеснялся этим.
Но Алексей сам постарался занимать отца и проговорил:
- Читал о смерти Бориса Александровича?
- Читал...
- Вот глупая смерть! Тебе известны причины?
- Известны.
- Признаться, я считал покойника умнее. А то стреляться из-за такой глупости - не понимаю!
Этот спокойно-уверенный тон сына начинал раздражать Ордынцева.
- Ты, конечно, и вообще не понимаешь самоубийства? - спросил он, стараясь быть сдержанным.
- Бывают случаи, когда вполне одобряю! - возбужденно воскликнул Ордынцев.
Сын стал занимать отца, перейдя осторожно на другую тему, сожалея, что коснулся первой. Он никак не рассчитывал встретить в отце защитника самоубийства.
И он, чтоб занять отца, стал рассказывать - и, по обыкновению, ясно, точно и красиво, - о новом, интересном открытии в химии.
- А с кем Ольга поехала в концерт? - прервал на половине рассказа Ордынцев.
- С мамой и с Уздечкиным, - ответил Алексей, несколько удивленный вопросом и тем, что его перебивают.
И он докончил рассказ, значительно сократив его.
Наступило молчание.
- Ты знаком со Скурагиным... студентом на математическом факультете? - вдруг спросил Ордынцев.
- Нет, не знаком... Видел его и слышал о нем.
- Жаль, что незнаком...
- А разве так интересно?..
- Очень... Интересней нового открытия в химии! - иронически промолвил Ордынцев.
Алексей слегка пожал плечами.
А Ордынцев, видимо раздражаясь, продолжал:
- А о голоде слышал?
- Читал.
- И что же?..
- Ничего... Известные следствия известных бытовых условий.
- Равнодушен к этому вопросу?..
- Почти...
- И находишь, вероятно, что помогать не следует?
- Нахожу... И имею основания находить... Но так как чужие мнения тебя раздражают, то я лучше уйду... Прощай!
И в догонку крикнул:
- Попроси Ольгу зайти ко мне на днях...
- Когда именно... Утром или вечером?
- Вечером завтра...
И когда сын ушел, Ордынцев шепнул:
- О, что за определенный молодой человек!
И в ту же минуту сорвался с места и побежал в прихожую.
Алексей одевал пальто.
- Не сердись, Алеша... Ты не виноват, что такой... Не виноват! Прости меня! Пойми, что мне больно твое равнодушие к общественным вопросам.
И Ордынцев с глазами, полными слез, обнял сына.
- Я ни в чем не обвиняю тебя, папа... Нам не нужно только говорить о том, что тебя раздражает. Вот и все... У тебя нервы взвинчены... Прощай, и на меня не сердись за то, что я не такой, каким ты бы хотел меня видеть!..
И он ушел, не выказав никакой ласки к отцу. Снисходительная нотка звучала в его словах - и только.
Ордынцев прошел в свой кабинет и принялся за газету. Шура, грустная, сидела в своей комнате и, не понимая истинных причин раздражения отца, считала его виноватым.
- Папочка, да за что ты прогнал Алешу? - спросила она, прибежав через несколько минут к отцу, встревоженная и негодующая.
- Он сам ушел...
- Но ты сердился на него... Ты показывал свою нелюбовь... За что же ты его не любишь?.. Отчего ты никогда не поговоришь с ним ласково. Не скажешь, что он неправ...
Отец слушал заступницу и вдруг обнял ее и взволнованно проговорил:
- Он не виноват, деточка, и я извинялся... Но его не убедить... Он... законченный! - тоскливо прибавил он.
- Что значит: законченный?
- Безнадежный! Он останется таким же сухим, себялюбивым и равнодушным ко всему, что не касается его собственной особы.
- Так зачем ты... ты не учил его, что таким быть нехорошо?..
- Милая! Мне некогда было смотреть за вами... Но я виноват... Знаю это и все-таки раздражаюсь... Такой, как Алеша, - не один... Алеша умен и даровит... и от этого другим будет хуже... Он заставит страдать более слабых... Его будут ненавидеть...
- Потому, девочка, что у него сердце нет, нет доброты и жалости к людям. А без этого нет настоящего человека. Ум без человечности светит, но не греет!.. Расскажи я Алексею, при каких условиях получил вчера прибавку жалованья, он назовет меня дураком... Ты помнишь тогда, когда я рассказал, что заступился за Андреева, как Алексей основательно доказывал, что я был неправ?..
- Помню... Помню, папочка... И не забуду этого дня...
- А я ведь надеялся, что Алеша меня поймет, порадует своим сочувствием, а между тем одна только ты... О Шура!.. Ты не понимаешь еще, голубка, как больно ошибиться в близких... Конечно, сам виноват... Но, милая! Хотя бы по крайней мере не лгали... А то вдруг узнаешь...
Ордынцев остановился вовремя.
Бледная и испуганная, смотрела Шура своими большими скорбными глазами на отца, и губы ее вздрагивали.
- Кто же лгал, папа? - кинула вдруг в упор Шура,
Ордынцев молчал.
Ордынцев смущенно смотрел на Шуру. Она ждала ответа. Надо же что-нибудь ответить.
И отец ответил:
- Нет... нет... я не виню. Это вырвалось в минуту раздражения... Ни Алексей, ни Ольга, ни Сережа не лживы... Нет, нет... И ты не волнуйся, девочка...
- А мама?.. Мама? - прошептала девочка. И голос ее дрогнул.
- То-то! - облегченно вздохнула девочка.
И после паузы сказала:
- Я и тебя люблю и маму люблю...
- Конечно, маму нужно любить!
И оттого, что Шура любит мать, он с большей ненавистью относился теперь к бывшей жене.
- Я ведь сегодня на целый день к нашим?
- Конечно. Иди к ним... Как раз к завтраку попадешь... Иди, милая.
- А ты останешься один... И опять будешь грустить?
И Ордынцев, прощаясь с Шурой, снова уверил ее, что мрачное настроение прошло, осмотрел, так ли она одета, и просил поцеловать за него сестру и братьев.
- И ты позови их на елку! - прибавил он.