VIII
Не прошло и четверти часа, как капитан благодушествовал за чаем, закусывая бутербродами с тонкими ломтиками ветчины, как в капитанскую каюту влетел вахтенный унтер-офицер и доложил:
- Вашескобродие! Адмирал приказали в дрейфу ложиться!
"И чаю не даст напиться как следует! И с чего это ему вздумалось вдруг ложиться в дрейф?" - недоумевал Вершинин и, недовольный, что его оторвали от чая, торопливо вышел наверх, застегивая на ходу нижние пуговицы белоснежного жилета, и поднялся на мостик.
- Зачем это в дрейф? - тихо спросил он мичмана Щеглова.
- Не знаю, Николай Афанасьич.
На крюйс-брам-стеньге уже развевались позывные "Голубчика", и вслед за тем взвились свернутые маленькие комочки и, поднятые до верха мачты ловким движением руки сигнальщика, развернулись пестрыми флагами, обозначавшими сигнал: "лечь в дрейф".
В ту же секунду вахтенный мичман крикнул: "Свистать всех наверх!" Через минуту вся команда была наверху, и старший офицер взбегал на мостик.
И как только сигнал был спущен, на корвете и на клипере одновременно началось исполнение маневра: убраны лишние паруса, фор-марселя поставлены против ветра, а грот-марселя по ветру, и минут через восемь оба судна остановились, почти неподвижные, покачиваясь на океанской зыби, в недалеком расстоянии друг от друга.
Адмирал стоял на полуюте, посматривая в бинокль на "Голубчик". Невдалеке от адмирала находился флаг-капитан Аркадий Дмитриевич, как всегда - чистенький, прилизанный и прифранченный, в своей адъютантской форме, но душившийся после Сан-Франциско уже не опопонаксом, а пачули, которые пока не вызывали еще неудовольствия адмирала. У мачты, около сигнальных книг, разложенных на люке, и вблизи двух сигнальщиков, бывших у сигнальных флагов, стоял, не спуская быстрых бегающих глаз с адмирала, его флаг-офицер, мичман Вербицкий, шустрый и бойкий молодой человек, отлично приспособившийся к характеру беспокойного адмирала к всегда горевший, казалось, необыкновенным усердием. Его неглупое, озабоченное и серьезное в эту минуту лицо замерло в том служебно-восторженном выражении, которое словно бы говорило, что флаг-офицер готов распластаться ради службы и своего адмирала.
И адмирал благоволил к Вербицкому, - что не мешало, конечно, разносить своего флаг-офицера чаще, чем кого-нибудь другого, благо он был всегда под рукой, - относился к нему с чисто отеческой нежностью и не предвидел, конечно, какой черной неблагодарностью отплатит ему этот шустрый молодой человек впоследствии.
- Аркадий Дмитрич! Прикажите поднять сигнал, что мичман Петров с "Голубчика" переводится на "Резвый".
- Где, ваше превосходительство, состоится перевод - в Нагасаки?
- Кто вам сказал, что в Нагасаки? - резко крикнул адмирал, раздраженный этим, по его мнению, дурацким вопросом, и уставил на "придворного суслика" свои круглые глаза, выражение которых, казалось, говорило: "И какой же ты, братец, дурак!"
- Я полагал, ваше превосходительство...
- А вы не полагайте-с!.. Перевод состоится здесь же, сейчас... Пусть Петров переберется через полчаса...
- Слушаю, ваше превосходительство, - отвечал флаг-капитан, изумленный этим неслыханным переводом с одного судна на другое среди океана.
"Положительно сумасшедший!" - решил "придворный суслик" и медленно, слегка изгибаясь туловищем, направился к флаг-офицеру передавать адмиральское приказание.
чашу его нерасположения к флаг-капитану. Вся его вылощенная, прилизанная худощавая фигура показалась ему донельзя оскорбляющей его морской глаз и понятие о бравом моряке.
- Этакая...
Он, однако, благоразумно воздержался от произнесения весьма нелестного эпитета женского рода и крикнул, точно ужаленный:
- Аркадий Дмитрич! На военных судах не ползут, как черепахи-с, а бегают-с!..
Флаг-капитан рванулся, точно лошадь, получившая шенкеля.
Распоряжение адмирала удивило и капитана, и всех офицеров, не плававших раньше с ним.
И Николай Афанасьевич, оторванный от чая и бутербродов, сердито недоумевал: к чему это на "Резвый" назначают еще офицера, когда их и так довольно.
Старший офицер скоро разрешил его недоумение.
- От нас кого-нибудь переведут... Он, верно, не решил еще - кого... Смотрите - думает! - проговорил Михаил Петрович, оглядываясь на адмирала.
Действительно, адмирал ходил по юту в каком-то раздумье.
Наконец, видимо, решивши вопрос, он подозвал капитана и сказал:
- Лейтенант Николаев переводится на "Голубчик"... Потрудитесь приказать ему через полчаса собрать все свои вещи и быть готовым уехать на баркасе, который придет с "Голубчика".
- Есть! - отвечал капитан.
- Да пока мы лежим в дрейфе, пусть команда выкупается в океане! - прибавил адмирал. - Вербицкий! Сделайте сигнал: команде "Голубчика" купаться!
Когда маленький лейтенант с черными усами узнал о своем переводе, он, несмотря на всю свою философию и уверения, что привык к адмиральским разносам, был весьма неприятно изумлен и мысленно изругал адмирала, совсем не сообразуясь с правилами морской дисциплины.
Еще бы! Вместо приятной надежды на Сидней и Мельбурн со всеми их удовольствиями - иди в Новую Каледонию... Ах, глазастый черт! А главное, ведь он второй год плавает на "Резвом". Привык и к доброму графу Монте-Кристо, как называли на "Резвом" подчас капитана Николая Афанасьевича, и к славному старшему офицеру, и к сослуживцам, и к каюте, и к Ворсуньке, своему вестовому... И вдруг... Но сердись не сердись, а надо поскорей собираться.
И моряк, которого судьба была так круто изменена беспокойным адмиралом, побежал вниз, в свою каюту, в которой обжился и где все было так удобно прилажено и убрано, и стал с помощью своего вестового Ворсуньки укладываться с тою быстротой и стремительностью, с какими собирают свои пожитки люди, застигнутые пожаром. Сапоги летели к японской вазе, мундир - к сапожным щеткам, и многочисленные фотографии хорошенькой пухлой блондинки (не то невесты, не то кузины - это был секрет лейтенанта) - к грязному белью... Разбирать было нечего. Поневоле приходилось профанировать святые чувства ("прости, Нюточка!")... Всего полчаса времени ("ах, проклятый брызгас!"). Надо еще покончить кое-какие делишки: получить у ревизора жалованье за месяц и остаток порционных, отдать старшему артиллеристу сорок долларов долгу и получить - хотя и сомнительно, что сейчас получишь, - десять долларов с одного гардемарина... Надо, наконец, проститься с товарищами.
- Вали, вали, Ворсунька!..
- Боязная штучка, ваше благородие, - говорил вестовой, не зная, куда деть изящный веер из перьев, которым Нюточке предстояло обмахиваться в кронштадтском собрании.
- Заверни в бумагу или... куда, в самом деле, положить?.. Клади в треуголку...
- Так заверни, Ворсунька, в одеяло... Жаль мне, брат, что я с тобой расстаюсь...
- И мне жалко, ваше благородие... Славу богу, жили с вами хорошо. Обиды от вас не видал...
- И ты мне служил хорошо... Вот возьми себе этот пиджак... и сапоги старые бери... Ах, Ванька-антихрист! Ах, чертова перечница!
- Премного благодарны, ваше благородие! - проговорил вестовой и подумал: "Ишь как он отчесывает адмирала!"
- Счастливец вы, Василий Васильевич, - проговорил Снежков, останавливаясь у порога каюты.
- Покорно благодарю, хорошо счастье! Вы вот все пойдете в Австралию, а я...
- Так зато, подумайте: ведь не будете адмирала видеть... За одно это я охотно пожертвую всякими Австралиями... Ей-богу...
- Вам надо, Владимир Андреич, от нервов лечиться...
- Вам вот смешно... Уж я бром принимаю, а как он заорет...
- Febris gastrica?
- То-то и есть... Я бы с восторгом с вами "перепустился" .
- Суньтесь-ка к адмиралу... Попросите его...
- Разве это возможно! - вздохнул Снежков.
- То-то невозможно... И кто решится ему об этом сказать... Наш Монте-Кристо у него не в фаворе... Что, Ворсунька, готово?..
- Сию минуту, ваше благородие...
- Ну, простимся, Владимир Андреич... Жаль мне расставаться с нашей кают-компанией.
Оба лейтенанта обнялись и трижды поцеловались.
Переведенный лейтенант побежал проститься с остальными.
Пока шли сборы, команда купалась.
и руками. Выплывать из-за этого мешка было строго воспрещено, чтоб не попасть в чудовищную глотку акулы.
Матросы были очень довольны этим нечаянным купаньем. Куда оно лучше и приятнее, чем эти ежедневные обливания из брандспойта. И среди скученных тел шли веселые шутки, раздавался смех... Все только находили, что очень тепла вода и нет от нее озноба, как в русских реках и озерах. Кто-то сообщил, что купаться выдумал адмирал, и его за это хвалили. Нечего говорить, заботлив он о матросе. Господ донимает, муштру им задает, а матроса жалеет. И прост, - видно, что не брезгует простым человеком...
- Выходи, ребята! Шабаш купаться! - прокричал боцман, получив приказание с вахты.
И матросы один за другим поднимались по выкинутому трапу и, ступив на палубу, словно утки, отряхивались от воды и бежали на бак одеваться.
Адмирал уж начинал обнаруживать нетерпение: он то и дело посматривал на часы и взглядывал, не спускают ли на клипере баркаса. Ужасно копаются... Долго ли мичману собраться?.. Не для того ли он и сделал это перемещение офицеров, чтобы приучить господ офицеров быть всегда готовыми?.. Мало ли какие случайности бывают в море, особенно в военное время... Пусть привыкают... Пусть знают, что и океан не может служить препятствием...
- Михаил Петрович! - обратился он, переходя с полуюта на мостик, к старшему офицеру.
- Что прикажете, Иван Андреич?
- Нынче у мичманов целые сундуки вещей, что ли? Отчего Петров не едет, а... как вы думаете?
- Еще не прошло получаса, Иван Андреич.
- Когда главнокомандующий приказал мне в Крымскую войну ехать на Дунай, я через двадцать минут уже сидел в телеге, а вы мне: полчаса... Мичману перебраться с судна на судно и... полчаса?..
- Да вы сами назначили этот срок, ваше превосходительство!
- Ну, назначил, а он, как бравый офицер... Ну если бы во время сражения... понимаете... тоже полчаса?
Адмирал не отличался особенным красноречием, и речи его не всегда бывали связны... Вдобавок, во время возбуждения он слегка заикался...
- Во время сражения не надо брать с собой багажа, Иван Андреич...
- Какой у мичмана багаж... Вы, Михаил Петрович, вздор говорите-с...
И адмирал круто повернулся от старшего офицера, к которому очень благоволил, как к отличному моряку...
Уж он в нетерпении стал хрустеть пальцами, сжимая обе руки, как от борта "Голубчика" отвалил баркас и под парусами, то скрываясь в большой океанской волне, то вскакивая на нее, несся к корвету.
Лицо адмирала прояснилось. Баркас шел лихо, и паруса стояли отлично.
"И из-за чего это он каждый день кипятится? Из-за чего никому не дает покоя? - размышлял Николай Афанасьевич, принужденный оставаться наверху, вместо того чтобы кейфовать внизу. - Кажется, и карьера блестящая - человек на виду, всего достиг, чего только можно в его годы, командуй спокойно эскадрой, а то нет... всюду сует свой нос, неизвестно для чего переводит в океане офицеров, ссорится с высшим начальством, допекает гардемаринов... Чего ему неймется!"
Так размышлял сибарит Николай Афанасьевич и нетерпеливо ждал: скоро ли окончится вся эта суматоха и он напьется чаю, как следует порядочному человеку.
- Очень рад служить вместе! - приветливо и добродушно промолвил капитан.
- А вы, господин Петров, отлично шли на баркасе... Здравствуйте... - Адмирал протянул руку. - Только зачем вы так долго собирались?.. Не хотели, что ли, на "Резвый"? - пошутил адмирал.
"Очень даже не хотел!" - говорило кислое лицо мичмана.
- Я, ваше превосходительство, кажется, скоро собрался...
- А мне кажется, что долго-с, - резко проговорил адмирал.
Мичман смутился.
- Надеюсь, вы будете так же хорошо служить на "Резвом", как на "Голубчике"... Мне вас хорошо аттестовал ваш командир... Будем, значит, приятелями! - поспешил подбодрить смутившегося мичмана адмирал, только что его оборвавший... - Можете идти.
Когда маленький лейтенант явился откланяться адмиралу, он сказал:
- Прошу не думать, что я перевожу вас по каким-нибудь причинам. Никаких. Считаю вас хорошим офицером... Вам будет небесполезно поплавать на таком образцовом военном судне, как "Голубчик"... С богом, Василий Васильич...
И адмирал крепко пожал его руку.
Через четверть часа оба судна снялись с дрейфа и, поставив все паруса, снова понеслись по десяти узлов в час.
Подвахтенным просвистали вниз, и капитан наконец спустился к себе в каюту и мог основательно заняться чаем.
Ушел к себе и адмирал и через час послал Ваську пригласить к себе господ гардемаринов и кондукторов.
Увы, не "промело"!
Они думали, что "прометет", что адмирал после сегодняшнего "дрейфа с сюрпризами" забудет о своем приглашении-приказе (случалось, он забывал, и они, конечно, еще более забывали), и, следовательно, злосчастным гардемаринам можно избавиться от собеседования, а тут этот Васька со своей нахальной мордой и с красной жокейской фуражкой в руках... Улыбается, подлец, и с наглой развязностью, фамильярным тоном говорит:
- Не угодно ли, господа, пожаловать к адмиралу. Слезно просит-с. Ждет не дождется!
Надо идти.
Припомнили, кому быть сегодня "жертвами", то есть сидеть по бокам адмирала ("жертвами" бывали все по очереди) и чаще других подвергаться экзамену, решили не давать пощады адмиральским папиросам и, приведя свои костюмы и прически в более или менее приличный вид, двинулись из каюты.
Сбитой кучкой, не особенно торопясь, прошли они шканцы, имея "жертв" в авангарде, и за минуту еще жизнерадостные и веселые лица молодых людей имели теперь несколько удрученный вид школьников, шествующих к грозному учителю.
роли маркиза Полы перед Филиппом, то в положении посла князя Курбского перед Иваном Грозным.