V
Гроза офицеров, беспокойный адмирал особенно школил юнцов гардемаринов, относительно которых был не только требовательным адмиралом, но, так сказать, и гувернером-педагогом, заботившимся не об одной морской выучке, а также о пополнении общего образования, довольно скудно отпущенного морякам морским корпусом.
Нечего и говорить, что шесть гардемаринов и три штурманские кондуктора, бывшие на флагманском корвете, не очень-то были признательны своему надоедливому учителю, и, признаться, надоел он им таки порядочно.
И зато каких только прозвищ они ни придумывали адмиралу и каких только стихов ни сочиняли про него!
Когда адмирал спустился с мостика и заходил по шканцам, в открытый люк гардемаринской каюты до него доносился веселый говор встающих молодых людей. И вдруг чей-то тенорок запел:
Не пора ль рассказать.
Как пришлося нам ждать
Адмирала.
"Про меня!" - подумал, усмехнувшись, адмирал, поворачиваясь от люка.
Приблизившись снова к люку, он услыхал уже следующий куплет:
Всюду тыкал свой нос,
Задавая "разнос",
Черт глазастый!
"Ишь... "черт глазастый"! Это непременно Ивков сочинил... Дерзкий мальчишка!" - мысленно говорил адмирал, чувствовавший некоторую слабость к этому "дерзкому мальчишке", которого он уж грозил раз повесить и раз расстрелять.
- Пожалуйте кофе кушать! - доложил, приблизившись, Васька недовольным, обиженным тоном, представляясь, что дуется на барина.
- Хорошо.
В гардемаринской каюте мгновенно наступила тишина. Чья-то голова высунулась в люк и скрылась.
- Пожалуйте, а то кофе остынет. Меня же станете ругать. Опять я останусь виноватым, - говорил Васька.
- Иду, иду... Не ворчи, каналья.
В это время на палубе показался гардемарин Ивков.
Адмирал обернулся и, увидав Ивкова, подозвал его.
Тот подошел и приложил руку к козырьку фуражки.
- Доброго утра, Ивков, - проговорил адмирал, подавая гардемарину руку и весело и ласково поглядывая на него... - Вы чай пили?
- Пил, Иван Андреевич.
Адмирал как будто был недоволен, что Ивков пил чай, и сделал гримасу.
- Ну, все равно... Покорнейше прошу ко мне кофе пить... Надеюсь, не откажетесь? - любезно предложил адмирал.
"Черта с два откажешься!" - подумал Ивков, отлично зная, что просьба адмирала была равносильна приказанию.
Бывали примеры! Однажды гардемарин, обиженный на адмирала, который "разнес" его утром, ответил Ваське, явившемуся в тот же день передать адмиральское приглашение к обеду, что он не может быть, - так была история!
Немедленно гардемарина потребовали наверх к адмиралу.
- Почему вы не можете быть, любезный друг? - осведомился адмирал.
Гардемарин не мог придумать удовлетворительного объяснения. Сказаться больным было невозможно - у него был предательски здоровый вид. И он угрюмо молчал.
- Быть может, не расположены? - предложил коварный вопрос адмирал, уже начинавший ерзать плечами.
- Не расположен, - отвечал гардемарин.
Адмирал тотчас же вспыхнул:
- Не расположены-с?! Он не расположен! Да как вы смеете быть не расположены идти обедать к адмиралу, а?.. Вы полагаете, что мне очень приятно видеть такого невежу у себя за столом и я поэтому вас пригласил?.. Скажите пожалуйста!". Я вас зову обедать по службе, и вы не смеете отказываться! Поняли? К шести часам быть к обеду! - резко оборвал адмирал.
После такого, не особенно любезного, служебного характера приглашения пришлось, разумеется, явиться к обеду, иначе, того и гляди, беспокойный адмирал приказал бы силою привести смельчака, который вздумал бы упорствовать в отказе.
К тому же адмирал любил за обедом знакомиться, так сказать, более интимно с подчиненными, любил гостей у себя за столом и был гостеприимным и радушным хозяином, пока не становился бешеным адмиралом. Каждый день у него, кроме штабных - флаг-капитана и флаг-офицера - да командира, обедали вахтенный офицер, вахтенный гардемарин, стоявшие на вахте с четырех до восьми часов утра, и по очереди старший офицер, штурман, механик, артиллерист и доктор.
Недавняя история с Лукьяновым быстро пронеслась в голове Ивкова.
Это была огромная, роскошная, полная света каюта, отделанная щитами из красного дерева, с небольшим балконом за кормой, в раскрытые двери которого, словно в рамке, виднелся океан и голубое высокое небо. Ковер во всю каюту, диван вокруг стен, мягкая мебель, качалки, библиотечный шкаф и большой стол посредине - все это было роскошно и солидно. Двери по бокам вели в кабинет, спальню, уборную и ванную этого комфортабельного адмиральского помещения.
- Эй, Васька! Еще чашку! - крикнул адмирал, подходя к небольшому столу в глубине каюты, у дивана, накрытому белоснежной скатертью. - Садитесь, любезный друг, - обратился он к Ивкову, опускаясь на диван.
На столе аппетитно красовались свежие, только что испеченные вкусные булки и сухари, тарелочки с ломтиками холодной ветчины и языка, сыр, масло и банка с консервованными сливками.
Васька подал две большие чашки горячего кофе; адмирал сам положил в обе чашки сливок, размешал и, подавая одну чашку Ивкову, промолвил:
- Кофе Васька хорошо варит...
Он принялся за кофе, заедая его бутербродами. Вид вкусных яств соблазнил и гардемарина, хотя он и пил только что чай.
- Кушайте, кушайте на здоровье, Ивков... Быть может, вы любите печенье?.. Эй, Васька! Подай нам печенья!..
Несколько минут прошло в молчании. Адмирал кончил свою чашку и приказал Ваське подать Ивкову другую.
- Благодарю, Иван Андреевич, я больше не хочу.
- Выпейте... Ведь вы у себя такого кофе не пьете...
- Мы чай пьем.
- То-то и есть. Васька, налей!
- Я, право, не хочу более, Иван Андреевич. Разрешите не пить! - просил, улыбаясь, Ивков.
- Ну, как хотите. Васька, не наливай и убери со стола!
Адмирал вынул портсигар и протянул его Ивкову.
Гардемарин, давно уже пробавлявшийся манилками и изредка позволявший себе полакомиться папиросками, покупая их за баснословно дорогую цену у Васьки (он запасся табаком и делал хороший гешефт, продавая их офицерам), разумеется, не отказался и закурил отличную душистую адмиральскую папироску, с наслаждением затягиваясь. Закурил и адмирал.
Попыхивая дымком, он уставил на Ивкова свои кроткие, слегка задумчивые теперь глаза и мягко и ласково проговорил:
- Смотрю я на вас, Ивков, и вспоминаю свою молодость, вспоминаю вашего батюшку и вашего покойного брата. Он ведь мой лучший друг был... с корпуса дружили... Прекрасный морской офицер был ваш брат... Его и Владимир Алексеевич Корнилов ценил, а Владимир Алексеевич не ошибался никогда. И батюшка ваш в свое время славился как лихой адмирал. Крутенек только был. Мы, тогда мичмана, боялись его, как огня.
В небольших, бойких и живых карих глазах Ивкова блеснула улыбка.
"И ты тоже бешеный. И тебя, брат, боятся!" - подумал он.
- А вас, Петя, я вот каким маленьким знал! - прибавил нежным тоном беспокойный адмирал, хорошо знавший всю семью Ивкова.
Это фамильярное "Петя" и этот ласковый, интимный тон, по-видимому, были не особенно приятны гардемарину, и он не только не был этим тронут, но счел долгом принять необыкновенно серьезный и строгий вид: "Не размазывай, дескать!"
Совсем еще юный, почитывавший умные книжки и исповедовавший самые крайние мнения, он мечтал по возвращении в Россию "наплевать" на службу и "служить" народу - как, он и сам хорошенько не знал. Нечего и говорить, что он старался держать себя подальше от адмирала и его любезностей и часто в кают-компании и в кругу товарищей гардемаринов зло подсмеивался над адмиралом, отлично подмечая недостатки, слабости и смешные его стороны, и еще более над теми "трусами" и "льстецами", которые выслушивают его дерзости и лебезят пред ним, и изливал немало гражданских чувств и остроумия в своих стихотворениях на адмирала. Пользоваться чьей-нибудь протекцией он, конечно, считал унизительным, злился, когда ему говорили, что Корнев его "выведет", и бывал в восторге, когда выводил адмирала из себя до того, что тот грозился его повесить на нока-рее, во что Ивков ни на секунду не верил. Живой и увлекающийся, задорный, нетерпимый и несколько прямолинейный, он настраивал себя враждебно к адмиралу уже по тому одному, что тот был "начальство", да еще "отчаянный деспот", не понимающий, что все люди равны, и отдавшийся весь исключительно морскому делу, тогда как есть дела поважнее.
И Ивков, признавая в адмирале лихого моряка, все-таки относился к нему неодобрительно, слишком юный, чтобы простить ему его недостатки, оценить его достоинства и вообще понять всю эту сложную и оригинальную натуру.
Только впоследствии, когда он побольше повидал людей и когда жизнь его помяла, он многое простил беспокойному адмиралу и понял его.
Адмирал не замечал этой серьезности Ивкова и продолжал:
- И тогда вы были отчаянный мальчишка. Однажды вы со мной проделали злую-таки шутку... Помните?
- Не помню, ваше превосходительство.
Ивков нарочно протитуловал.
и что же?.. На голове у меня кивер... Это вы тогда надели...
И адмирал рассмеялся.
Помолчав, он неожиданно прибавил:
- А теперь я глазастый черт? А?.. Это ведь вы все стихи пишете про своего адмирала?..
- Я, ваше превосходительство...
- Много...
- Так принесите... Любопытно, как вы меня браните... Очень любопытно...
- Вам мои стихи не понравятся, ваше превосходительство...
- Это уж мое дело.
"Я тебя не боюсь!"
- Ну, а теперь я вас попрошу, любезный друг, перевести несколько страниц лоции Кергалета... Книга у меня в кабинете... возьмите, а то вы все будете вздором заниматься... стихи писать... Да скажите гардемаринам, чтобы все пришли ко мне в десять часов... читать будем!.. И знаете ли что, Ивков?.. Ведь я очень люблю вас и хотел бы из вас бравого моряка сделать, да и всех ваших товарищей люблю, а вы все ничего не понимаете... Думаете: адмирал сумасшедший школит вас так, чтоб допечь?.. Ну, да после поймете, когда умнее станете! - каким-то пророческим тоном проговорил адмирал.
И с этими словами вышел из каюты.