VIII
- Вперед смотреть! - крикнул он вполголоса, вглядываясь в окружающую темноту и вспоминая, что он на вахте.
- Есть, смотрим! - раздался обычный ответ часовых с бака.
Раздался один удар колокола. Прошла склянка (полчаса).
"Она не выйдет", - с грустью подумал мичман, посматривая на выход из капитанской каюты, и вдруг замер...
Маленькая грациозная фигурка пассажирки, словно волшебная тень, показалась на палубе и поднялась на мостик.
В первую секунду мичман оцепенел от восторга и без движения стоял у компаса. Все мысли разом выскочили у него из головы.
А она приблизилась к нему совсем близко, так что свет от компаса освещал ее хорошенькое личико, и спросила своим бархатным голосом:
- Я не помешаю вам, Владимир Алексеич, если несколько минут постою на мостике? Капитан ведь спит? - лукаво прибавила она.
Она помешает?! Может же прийти такая нелепая мысль в голову?
И вместо ответа мичман глядел на нее, как очарованный.
- Вы... помешать? - наконец, прошептал он.
Должно быть, в этих двух словах было вложено слишком много экспрессии, потому что пассажирка с некоторой тревогой взглянула на молодого мичмана и, отходя на конец мостика, проговорила:
- Здесь так хорошо... И что за славная ночь!
Она любовалась этой ночью, глядела на звездное небо, на воду и молчала.
Молчал и мичман, не спуская глаз с пассажирки. Так прошло несколько минут...
- Спокойной вахты, Владимир Алексеич! - вдруг проговорила пассажирка, делая движение, чтоб уходить.
- Как, вы уже уходите?.. Нет, ради бога... еще несколько минут... Я должен вам кое-что сказать, - испуганным и взволнованным шепотом проговорил он, подойдя к краю мостика, где стояла пассажирка.
- Что такое? - спросила она нарочно беззаботно-веселым голосом, словно не догадываясь, что может сказать этот влюбленный мичман, и имея доброе намерение этим тоном несколько отрезвить его пыл. Что Цветков влюблен в нее, она заметила, конечно, раньше всех, но его обожание было такое чистое и непритязательное, и сам он был такой милый, добрый юноша, что пассажирка невольно и сама расположилась к нему и держала себя с ним с дружеской простотой, не придавая его увлечению серьезного значения.
- Простите, Вера Сергеевна... я, конечно, не смею спрашивать...
- И все-таки хотите спросить? - смеясь, перебила пассажирка. - Ну, спрашивайте. Заранее прощаю.
- Вам... вам нравится Бакланов? - выговорил он не без трагической нотки в дрогнувшем голосе.
Пассажирка усмехнулась. Ужасно смешные эти господа моряки! Не далее как на днях такой же вопрос относительно Цветкова предложил ей Бакланов, а еще раньше и капитан, как будто шутя, допрашивал: кто из офицеров ей более всего нравится, и был, по-видимому, очень доволен, когда она дипломатически ответила, что "все вообще и никто в особенности".
Но она не удержалась от кокетливого желания подразнить своего поклонника и имела неосторожность, в свою очередь, спросить, засмеявшись тихим смехом:
- А вам зачем это знать?
Зачем ему знать? Ему?!
И мичмана, что называется, прорвало. Откуда только брались эти горячие и искренние, порывистые и нежные слова любви, которую он благоговейно кидал к ногам божества, не осмеливаясь, разумеется, даже и мечтать о каком-нибудь вознаграждении. Только бы Вера Сергеевна не сердилась за дерзость его, недостойного мичмана Цветкова, полюбить такую "святую" женщину и милостиво бы разрешила ему любить ее до конца своих дней. Бескорыстие влюбленного мичмана было воистину феноменальное.
импровизации. Так, казалось и ему самому, он никогда в жизни не говорил. И если в эту минуту он не мог сравнить своего признания с признаньями госпоже Софрончиковой и другим, то потому только, что он их совершенно забыл.
Мраморная вдова, слышавшая-таки, особенно после смерти мужа, лаконически деловые признания янки и умевшая различать звуки страсти, несмотря на свое относительное хладнокровие и свято чтимую память о муже, невольно поддалась обаянию этой безумно-страстной песни любви среди океана, на узком мостике покачивающегося клипера. И эта песнь вместе с теплым дуновением ночи словно ласкала ее, проникая к самому сердцу и напоминая, что она еще молода и что жить хочется...
- Послушайте... я рассержусь, если вы еще раз будете говорить такие глупости, - строго проговорила она, хотя совсем не сердилась. - Вы немножко увлеклись и вообразили уж бог знает что... Скоро мы расстанемся, и вы так же скоро забудете про свою блажь... Так лучше останемся добрыми приятелями... Вы ведь знаете, что я к вам расположена...
- Так вы не верите, что я вас люблю? Не верите?.. Хотите, я сейчас докажу?
Какая-то нахлынувшая волна чувств вдруг захлестнула его, наполнив душу отчаянной отвагой. Жизнь в эту минуту, казалось, не имела ни малейшей цены. И он, весь охваченный сумасшедшим желанием доказать свою любовь, занес ногу за поручни.
- Повторите еще раз, что не верите, и я буду в море!..
Голос Цветкова звучал восторженной решимостью фанатика.
И он и пассажирка - оба в одно и то же мгновение почувствовали, что, повтори она слова сомнения, он без колебания бросится в океан.
- Верю, верю! - прошептала она, охваченная ужасом.
И, схватывая его руку, ласково и нежно, взволнованным голосом прибавила:
- Боже! Какой вы сумасшедший!
Она невольно восхищалась этой безумной, чисто славянской выходкой, испытывая в то же время эгоистически-приятное чувство женщины, из-за которой человек готов совершить невозможную глупость. А легкомысленный сумасброд, счастливый, что теперь не может быть сомнения в его любви, задержал на мгновение похолодевшую ручку пассажирки в своей руке и быстро поцеловал ее в темноте.
И опять спросил:
- Ответьте же, Вера Сергеевна. Нравится вам Бакланов?
- С чего вы это взяли? Нет.
- И милорд не нравится?
- Вот нашли...
- Значит, никто? - радостно воскликнул мичман.
- Никто особенно, но вы - больше других, недаром мы с вами приятели. И останемся, если вы не станете больше делать глупостей... Я очень тронута вашей привязанностью и ценю ее, но, кроме дружбы, ничем не могу отплатить вам. Простите, милый Владимир Алексеич, и не сердитесь... Постарайтесь забыть меня... И что бы могла я дать вам, - с оттенком грусти прибавила мраморная вдова. - Во мне уж нет свежести чувства... Мне тридцать лет, а вы... вы совсем юный.
Сердиться на нее? Да он бесконечно счастлив ее дружбой и больше ему ничего не надо. Разве он не понимает, что она его полюбить не может... Но он надеется, что она по крайней мере не порвет с ним знакомства и позволит ему писать ей и, быть может, напишет ему сама... А чтобы забыть ее...
Он только усмехнулся.
- Вам так это... неприятно? - спросил он.
- Не все ли вам равно, почему я вас прошу об этом... Так обещаете? - шепнула мраморная вдова, и - показалось Цветкову - в голосе ее опять звучала грустная нотка.
Он обещал, и пассажирка ушла, позволив ему еще раз поцеловать свою руку.
Оставшись один, Цветков полной грудью крикнул:
И этим радостным криком он, казалось, возвещал океану о своем счастье.
Свет погас в капитанской каюте, а пассажирка долго еще не спала. Эта песнь любви все еще звучала в ее ушах, и образ кудрявого мичмана несколько времени стоял перед ее глазами.