Пассажирка

Впервые - в газете "Русские ведомости", 1892, NoNo 186, 190, 202, 218, 232, 248, 267. 271, с подзаголовком: "Из воспоминаний бывшего моряка" и посвящением Н.Г.Гарину - писателю Николаю Георгиевичу Гарину-Михайловскому (1852-1906).

Дня за два до ухода нашего из Сан-Франциско мичман Цветков, только что вернувшийся с берега, стремительно ворвался в кают-компанию и воскликнул своим бархатным тенорком:

- Какую я вам привез, господа, новость! Одно удивленье!

И чернокудрый пригожий молодой мичман, веселый, легкомысленный и жизнерадостный, ухитрявшийся влюбляться чуть ли не в каждом порте, где клипер наш стоял более трех суток, - окинул живым, смеющимся взглядом своих красивых черных глаз несколько человек офицеров, благодушествовавших после обеда за чаем.

- Ну какая там у вас новость? - недоверчиво и лениво кинул с дивана старший офицер Степан Дмитриевич и, потянувшись, зевнул, собираясь, по обыкновению, соснуть часок после обеда.

- Уж не садится ли к нам адмирал? - испуганно спросил кто-то.

- Нет, нет... новость самая приятная! - рассмеялся мичман, открывая ряд ослепительно белых зубов. - Только моя новость не для вас, Евграф Иваныч, и не для вас, Антон Васильич, - обратился он, лукаво улыбаясь, к пожилому артиллеристу и к доктору.

- Это почему?

- Вы - в законе. И не для вас, батя... Вы - монах! И не для тебя, милорд. Ты - влюбленный жених. Тебя ждет не дождется в Кронштадте твоя невеста.

- Да не балагань, говори, в чем дело! И без того довольно похож на Бобчинского {...похож на Бобчинского... - По "замечаниям для господ актеров" Гоголя Бобчинский - низенький, коротенький, очень любопытный, с небольшим брюшком, говорит скороговоркою к чрезвычайно много помогает жестами и руками.}! - проговорил медленно, сквозь зубы, товарищ и приятель Цветкова, мичман Бобров, прозванный "милордом".

Рыжий, с выбритыми нарочно губами и маленькими, не доходившими до конца щек бачками, сухощавый и прилизанный, сдержанный и серьезный, он действительно смахивал на англичанина и корчил англомана, стараясь усилить это внешнее сходство и соответствующими, по его мнению, английскими привычками: напускал на себя невозмутимость, выпучивал бессмысленно глаза, цедил слова, носил фланелевые рубашки, пил портер и ничему не удивлялся.

- То-то: говори! А небось не угостишь бедного мичмана русской папироской... Эти манилки... Черт бы их побрал!.. Ну, не раздумывай же, благородный лорд... Давай!

"Благородный лорд", запасливый, бережливый и вообще очень аккуратный молодой человек, не только не делавший долгов, но кое-что сохранявший от своего небольшого жалованья, - несмотря на второй год плавания, курил еще папиросы, взятые из России. Он крайне неохотно угощал ими и не без некоторого внутреннего колебания достал папиросницу, но предусмотрительно не подал ее Цветкову, а, вынув одну папироску, протянул ее веселому мичману, давно прокурившему и проугощавшему свой запас.

Тот, после первой жадной затяжки, значительно и торжественно проговорил, прищуривая смеющиеся глаза:

- У нас на клипере будет пассажирка! Пойдет с нами до Гонконга... Не ожидали, господа, такой новости, а?..

И жизнерадостный мичман оглядел всех победоносным взглядом.

Новость эта, видимо, произвела впечатление на моряков.

- Пассажирка! - раздались восклицания.

- Не плод ли это твоей фантазии, сэр? - усмехнулся милорд.

- Фантазии?! Прикуси свой язык, милорд, и кстати уж проглоти аршин, чтоб окончательно походить на англичанина.

- А собой как барыня? - спросил кто-то из молодежи.

- Чудо что такое!.. Ослепительная блондинка с золотистыми волосами. Бела как снег... Улыбка чарующая... Взгляд ангела... Умница... Одета с изящной простотой... Стройна и сложена божественно... Бюст роскошный... Ручки - восторг: маленькие, с ямочками... Ножки...

- А горничная какова? - неожиданно перебил мичмана, восторженно перечислявшего все прелести пассажирки, долговязый вихрастый юнец гардемарин с крупными сочными губами.

- На кой вам черт знать о горничной?! - негодующе воскликнул мичман. - Я рассказываю о ней, об этой дивной женщине, а вы - горничная! Это - профанация! У вас, видно, горничные только на уме... Тьфу!.. А впрочем, и горничная ничего себе! - вдруг, смеясь, прибавил мичман. - Ухаживайте за ней на здоровье!

- А ты уж, видно, того... втюрился в пассажирку? - насмешливо промолвил милорд.

- И ты втюришься, как ее увидишь, даром что жених.

Милорд презрительно усмехнулся и процедил:

- Я не такой влюбчивый воробей, как ты...

- Какая такая пассажирка, Владимир Алексеич? Откуда она вдруг объявилась, и где это вы все узнали? - спросил, в свою очередь, и старший офицер, Степан Дмитриевич, умышленно равнодушным тоном, слушавший, однако, с живейшим любопытством описание прелестной пассажирки и втайне переживавший радостное волнение завзятого женолюба.

И Степан Дмитриевич, далеко неказистый из себя мужчина лет около сорока, белобрысый, коренастый, начинавший сильно лысеть, с красным от загара, угреватым, непривлекательным лицом, среди которого, словно руль, торчал длинный, неуклюжий нос с шишкой на кончике, невольно оживился, забыв сон, пригладил с достоинством потную лысину и с самым донжуанским видом стал крутить концы своих темно-рыжих усов. В то же время его маленькие с воспаленными веками глазки еще более сузились и подернулись, как выражались мичмана, "прованским маслом", и сам он молодцевато выпятил грудь колесом, представляя некоторое подобие бочонка.

Дело в том, что Степан Дмитриевич, отличный служака, добрый и вообще скромный человек, имел одну непростительную слабость - считать себя весьма и весьма соблазнительным мужчиной и думать, что нравится дамам.

- Я сейчас видел пассажирку у консула. Она приезжала к нему с горничной выправить бумаги... Меня представили ей, и мы с ней говорили... И капитан в это время был у консула. Ну и скажу я вам, господа, наш-то капитан...

- А что?..

- Потеха! Даром, что и с брюшком, и почтенный отец семейства, а так и рассыпался, так и лебезил... Совсем не такой свирепый, каким бывает во время авралов... Губы распустил, "ля-ля-ля", ходит вокруг, словно кот около сливок... консульша даже смеялась... И когда консул просил взять этих дам пассажирками до Гонконга, капитан с удовольствием согласился и предложил к услугам очаровательной блондинки свою каюту... А она, как царица, чуть-чуть кивнула головкой.

- Они американки, что ли? - снова полюбопытствовал старший офицер, довольно плохо объяснявшийся на английском диалекте.

- Какие американки! Чистейшие русские, москвички. С какой стати капитан взял бы американок пассажирками!

Это известие привело всех еще в больший восторг.

- Как же они сюда попали, в Калифорнию?

- Очень просто. Прелестная блондинка была замужем за американцем, инженером Кларком. Этот Кларк был зачем-то в России, встретился с русской красавицей и влюбился, понятно, в нее. Она, только что кончившая курс институтка, дочь какого-то генерала, тоже влюбилась в американца. Ну, повенчались и уехали в Америку; с ними уехала и русская горничная, бывшая крепостная. Прожили они, по словам консула, пять лет вполне счастливо, - американец обожал жену. Три года тому назад они приехали в Калифорнию, и здесь американец потерял все огромное свое состояние на спекуляциях с золотыми приисками. В отчаянии он в один прекрасный день пустил себе пулю в лоб... Ну не болван ли?

мужа, пропали у разорившегося банкира. Ее потянуло на родину, и вот теперь она возвращается в Россию, отказав трем богатым женихам...

- Это она все тебе сообщила? - иронически заметил милорд.

- Нет, проницательный милорд, не она, а консульша... Она с ней давно знакома.

- Что ж она - неутешная вдова, что ли?

- Этого я не знаю... Знаю только, что она прелестна и, по словам консульши, безупречной репутации. Ее так и зовут здесь "мраморной вдовой".

- В консульстве говорили: тридцать, но это вранье, по-моему. Ей много-много двадцать пять... Она глядит совсем девушкой, так она свежа и хороша, эта миссис Вера, как ее здесь зовут. Ну, вот вам и вся история... Эй, вестовые, чаю! - крикнул мичман.

- Она не разучилась говорить по-русски? - спросил старший офицер.

- Отлично говорит. Изредка только у нее заедает {Моряки говорят. "Снасть заела", то есть снасть не идет, остановилась. (Прим. автора.)}. А голос-то какой, Степан Дмитрич!

- Хороший?

- Посмотрим, посмотрим вашу красавицу! - весело и самоуверенно, с видом опытного знатока, промолвил Степан Дмитрич, задорно как-то крякнул и пошел к себе в каюту отдыхать.

"Черта с два ты посмотришь! Рожа вроде медной кастрюльки, а тоже воображает!" - мысленно напутствовал его мичман. И бросил в спину старшего офицера неприязненный, насмешливый взгляд.

Расспросы насчет пассажирок продолжались еще несколько времени. Одни интересовались барыней, а другие (и в том числе и пожилой артиллерист, и вихрастый гардемарин) горничной, и все выражали удовольствие, что на клипере будет пассажирка, которая своим присутствием скрасит однообразие и скуку длинного перехода.

Один только "дедушка", как звали все любимого старого штурмана Ивана Ивановича, слушая все эти разговоры, не выразил ни малейшего сочувствия и как-то загадочно усмехался, неодобрительно покачивая своей седой, коротко остриженной головой.

Лейтенант Бакланов, довольно видный блондин, кронштадтский сердцеед, сделал насчет будущей пассажирки очень нескромное замечание. Мичман вспыхнул, губы его затряслись, и он назвал Бакланова нахалом, не понимающим, как надо говорить о порядочной женщине. Дело дошло бы до крупной ссоры, если б не вмешался дедушка и, со свойственным ему уменьем миротворца, не уговорил двух распетушившихся молодых людей извиниться друг перед другом.

- Перессорятся у нас все из-за этой пассажирки! - пророчески, тоном видавшего виды философа говорил несколько минут спустя дедушка Иван Иваныч, преклонные года которого оставляли его, по-видимому, совершенно равнодушным к прелестям женской красоты. - Еще ее нет, а уж ссора! А что же будет, когда все закружат около пассажирки, словно тетерева на току? На берегу, где много бабья, и то из-за них одни неприятности, а в море, когда одна хорошенькая дамочка среди этих, с позволения сказать, петухов... благодарю покорно! Тут и служба не пойдет на ум... Нет-с, не резон брать пассажирок, да еще на длинный переход. Не одобряю-с! Недаром же, по регламенту Петра Великого, женщин нельзя брать в плаванье. Царь-то великого ума был... Понимал хорошо, в чем загвоздка.

Толстенький, кругленький, чистенький и свежий, как огурчик, судовой врач Антон Васильевич, перед которым философствовал старый штурман, весело закатился мелким визгливым смехом, умильно жмуря глаза, и неопределенно протянул, стараясь принять степенный вид:

- Ддда... женщина, особенно хорошенькая...

- То-то оно и есть! Каждому лестно...

"И такая, и сякая, писаная, немазаная"... Чего только не насказал!.. Известно, с влюбленных голодных глаз, да в двадцать три-то года, всякая смазливая дамочка - красавица... И Степан Дмитрич... даром, что лыс, а уж хвост распустил и усы стал закручивать, и капитан тоже... Вот и будет, можно сказать, у нас кавардак из-за этой самой пассажирки! - ворчливо прибавил Иван Иванович.

Иван Иванович, вообще словоохотливый вне службы, по-видимому не прочь был еще пофилософствовать на эту тему. Но, взглянув на доктора и увидав в его лице и глазах игриво-веселое выражение, далеко не обнаруживавшее сочувствия к его словам, он укоризненно покачал головой, молча докурил манилку и вышел из кают-компании.

"Да и ты, брат, такой же саврас, как и другие!" - говорило, казалось, добродушное старое лицо штурмана.