XV
Под вечер следующего дня Цветков, одетый в статское летнее платье, со шлемом, обвитым кисеей, на голове, поднимался с пристани в город пешком, отвергнув предложение китайцев-носильщиков снести его в паланкине. Он ходко шел, несмотря на жару, занятый приятными мыслями. За этот день он сделал все приготовления для осуществления своего плана: взял у ревизора жалованье за месяц и заручился согласием артиллериста Евграфа Ивановича дать ему взаймы под расписку пятьсот долларов. "Очень, мол, нужно". У милорда он не решался просить: они были в натянутых отношениях, да скупой милорд и не дал бы. Отказал бы и дедушка, догадавшись, на что ему нужны деньги. С этими капиталами можно пуститься в путь. Вдобавок он отсюда пошлет бабушке телеграмму, чтобы немедленно выслала в Суэц тысячу рублей. Обожавшая внука старуха, конечно, вышлет. С капитаном разговор будет короток. Он подаст ему рапорт о том, что желает списаться с клипера по болезни, и на словах объяснит, что не может больше с ним служить и выносить его вечные разносы и придирки. А не то скажет, что получил телеграмму о смерти бабушки ("Дай бог доброй старушке здоровья!") и его немедленно вызывают для получения большого наследства. Там видно будет. "Верь не верь, это твое дело!" А если "толстый боров" заартачится, он удерет и без разрешения. Пусть выгонят в отставку. Наплевать! Только бы она разрешила ему ехать с ней.
Вот и роскошный, громадный "Oriental Hotel" с чудным садом по ту сторону гостиницы. Он хорошо ее знал, проигравши в одном из номеров сто долларов в ландскнехт Бакланову два года тому назад, когда клипер шел из России и простоял здесь неделю.
Он подал швейцару индусу в белой чалме визитную карточку, приказав передать ее миссис Кларк (вчера приехала). Темно-бронзовый швейцар позвонил, и бесшумно спустившийся слуга китаец снова пошел с карточкой наверх, а Цветков вошел в обширный, роскошно убранный "parlour" {гостиную (англ.).}. В полутемной, прохладной комнате, с опущенными жалюзи, за большим столом посредине, заваленным газетами и иллюстрациями {...за... столом... заваленным газетами и иллюстрациями... - Иллюстрации - здесь в значении: иллюстрированные журналы.}, сидели только две старые англичанки, которых мичман, разумеется, тотчас же мысленно осыпал проклятиями, опускаясь на самый отдаленный от стола мягкий диванчик.
Прошла минута, другая, и молодая женщина вошла в гостиную. Англичанки подняли головы, пошевелили своими выдавшимися челюстями, оскалив большие белые зубы, и снова погрузились в чтение.
- Пойдемте лучше в сад, там будем беседовать о важных делах, - шутливо промолвила вполголоса молодая женщина после рукопожатий.
- Господи!.. Да как же вы сегодня прелестны! - невольно вырвалось у Цветкова, и он, словно очарованный, благоговейно глядел на Веру Сергеевну, которая действительно была обворожительна в своем летнем светлом платье с прозрачными рукавами, сквозь которые сверкали ослепительно белые руки, и казалась совсем молодой девушкой по своей гибкой изящной фигуре и нежной свежести лица.
- Об этом можно бы и не говорить, - полушутя, полусерьезно возразила она, поправляя в своей золотистой косе пышную ярко-красную розу. - Пойдемте.
Они прямо из гостиной вышли в сад, сверкавший яркими цветами в клумбах и роскошью густой листвы тропических деревьев. Он осмелился предложить ей руку, она взяла ее, и они направились в глубь сада. Мичман замирал от восторга, что идет с ней под руку, от волнения не находил слов и, умиленный, только искоса взглядывал на очаровательную блондинку и ступал с боязливой осторожностью, словно боясь, что это счастье вдруг нарушится.
- Ну что ж вы примолкли, Владимир Алексеич? Какие у вас такие важные дела, рассказывайте, - промолвила молодая женщина и, чувствуя, как вздрагивает рука молодого мичмана, поспешила опуститься на скамейку, стоявшую в конце аллеи, под прохладной тенью густолиственного тамаринда {Тамаринд - тропическое вечнозеленое дерево.}. - Садитесь, а то жарко ходить! - прибавила она...
Он сел с видом обиженного ребенка, у которого вдруг отняли игрушку, и сказал:
- Не смейтесь, Вера Сергеевна!.. То, о чем я хочу говорить, для меня очень важно... очень...
И, "волнуясь и спеша" {..."волнуясь и спеша"... - нередко встречающаяся в произведениях Станюковича цитата из стихотворения Н.А.Некрасова "Памяти приятеля" (1853).}, он объявил, что положительно не в состоянии перенести с ней разлуки. Он бросит клипер и поедет за ней.
- Зачем? Чего вы хотите? На что надеетесь? Ведь я говорила вам, что не могу ответить на ваше чувство!..
О, он ничего не требует... Он только молит не прогонять его и позволить ему быть поблизости от нее, видеть это божественное лицо, слышать этот дивный голос... Жизнь без нее будет одним страданием... Он убедился в этом за те три дня во время шторма, в которые он не видал ее... Он будет ждать год, два, целую вечность... и когда она убедится, что привязанность его глубока и беспредельна, тогда, быть может...
Он не смел докончить и, вдруг охваченный молодой страстью, с глазами, блестевшими от навертывавшихся слез, схватил эту маленькую ручку и припал к ней, покрывая ее беззвучными поцелуями.
И листья тамаринда тихо шелестели над головой мичмана и словно насмешливо шептали: "Он ничего не требует".
Молодая женщина не отнимала руки. Эти горячие поцелуи среди тишины и прелести тропического сада взволновали и эту мраморную вдову, так долго жившую лишь воспоминаниями о прежней любви. И ее замерзшее сердце оттаивало под ними, как хрупкая льдинка под вешним солнышком. Полузакрыв глаза, она чувствовала, как жгучая истома разливается по ее существу, и в голове ее вдруг мелькнула мысль: "А что ж, пусть едет!"
Но в следующее же мгновение явился вопрос: "Зачем? Не идти же ей, тридцатилетней вдове, за этого юного сумасброда. Он и она - нищие. Хороша была бы пара!"
И она, не без тайного сожаления, высвободила свою горячую руку и заметила строгим тоном, подавляя невольный вздох:
- Не нервничайте, Владимир Алексеич. Ваша любовь скоро пройдет. Вспомните, сколько раз вы клялись в любви? - прибавила она, припоминая слова дедушки.
- То была не любовь! - промолвил он.
- А что же?
- Ерунда! - решительно заявил мичман.
- И теперешняя будет тем же, - улыбнулась Вера Сергеевна.
- Неправда! - горячо возразил Цветков. - Хотите, сейчас докажу?..
- Нет, не надо... Верю... верю, - испуганно прошептала молодая женщина.
- Так умоляю вас, позвольте мне ехать!..
- Образумьтесь, Владимир Алексеич!.. Ваша служба... карьера.
Мичман горько усмехнулся.
Он готов был броситься за нее в океан, а она говорит о службе, о карьере...
- Но я не допущу этого безумия. Я не хочу, чтобы вы ехали, слышите ли?
Мичман мрачно опустил голову.
- А я все-таки поеду, - решительно сказал он. - Я не могу. Я не подойду к вам, если вы запрещаете, но издали буду смотреть на вас... А это разве не счастье! - воскликнул он.
"Господи! что мне делать с этим сумасшедшим!" - подумала молодая женщина и решилась прибегнуть к хитрости.
- Послушайте, Владимир Алексеевич, я вижу, что вы серьезно любите, но потребую от вас испытания...
- Какого хотите...
- Подождите шесть месяцев... Это недолгий срок... Мы будем переписываться. И если вы будете так же любить меня, то тогда...
- Что тогда? - воскликнул просиявший мичман.
- Тогда являйтесь ко мне и... я посмотрю... Быть может, я соглашусь за вас выйти замуж.
- О господи... Такое счастье!
И мичман, не помня себя от восторга, в знак благодарности, бросился целовать руки. И пассажирка позволила ему выражать свою благодарность таким образом. Ведь они скоро навсегда расстанутся! Они просидели еще несколько времени. Он говорил ей о своих будущих планах, о том, как будут они жить вдвоем, шептал о своей любви и снова целовал руки, снова говорил и опять целовал... А мраморная вдова слушала этот влюбленный лепет с тайной радостью, и когда опустились сумерки, ей все не хотелось уходить...
"Ведь мы видимся в последний раз!.. Он завтра уходит в море..."
Часы где-то пробили десять, а они все еще сидели, и рука ее была в руке мичмана.
- Пора, - прошептала, наконец, она, вставая. - Прощайте, милый юноша!..
И с этими словами вдруг обвила его шею и прильнула к его губам.
- Теперь идите, - почти гневно шепнула она, отталкивая мичмана... - Вот вам на память... Пишите!..
Она выдернула из волос розу и подала ее Цветкову.
Трепещущий от счастья, он прижал розу к губам и прошептал:
- Так через шесть месяцев...
- Через шесть... Уходите... Уходите... Прошу вас...
Он ушел, поминутно оборачиваясь, чтобы взглянуть на белеющую в темноте фигуру, медленно следовавшую за ним.
Вернулся он на клипер в одиннадцатом часу, чувствуя себя таким счастливым, как никогда, и бережно спрятал розу в шифоньерку.
- Точно так, ваше благородие!.. Ужинать не угодно ли?
- Ужинать?! Кто нынче ужинает?..
Егорка сперва подумал, что барин спятил с ума, а потом решил, что, видно, они с пассажиркой "договорились", наконец, на берегу.
Цветков заглянул в кают-компанию. Там, кроме Ивана Ивановича да отца Евгения, никого не было. Все были на берегу.
"Верно, позволила ему ехать за ней", - с тревогой подумал он, прослышав от Евграфа Ивановича, что Цветков у него берет пятьсот долларов.
- Что так рано с берега, Владимир Алексеич? - спросил Иван Иванович.
- Да нечего делать на берегу...
- А наши все закатились в театр, а оттуда ужинать и, конечно, с дамочками...
Когда на другой день клипер ушел в море, следуя, по телеграфному предписанию адмирала, в Калькутту, и дедушка увидал, что Цветков весел и счастлив, как вчера, старый штурман окончательно стал в тупик.
- Провела его, верно, лукавая бабенка, - решил он, искренне радуясь за мичмана.