XIII
На следующее утро, радостное и счастливое для Никандра Мироновича, словно для узника, освобожденного после долгих лет неволи, - он все еще, казалось, не смел верить своему счастию, что он со вчерашнего вечера снова около своей Юленьки, необыкновенно кроткой, нежной, встретившей его внезапными слезами, и уж более с ней не расстанется, - он у себя дома, в веселом, уютном гнездышке, где все дышит любимой женщиной, счастливый и благодарный, под впечатлением ее порывистых, горячих ласк, которыми она точно хотела его вознаградить за долгую разлуку, - сидит теперь, как три года тому назад, в маленькой столовой, за круглым столом, на котором весело шумит блестящий пузатенький самовар. На подносе его большая чашка - давнишний подарок Юленьки в день его именин, - из которой он так любит пить чай.
Вот и Юленька. Она только что пришла из спальни - свежая, белая, с румянцем на круглых щеках, необыкновенно хорошенькая, в своем светло-синем фланелевом капоте, с надетым поверх груди белым пушистым платком, в маленьком кружевном чепце, из-под которого выбиваются подвитые прядки черных блестящих волос. Она села за самовар и стала разливать чай, слегка смущенная и притихшая.
Никандру Мироновичу чувствовалось необыкновенно хорошо и уютно. Чай, поданный этой маленькой белой ручкой, украшенной кольцами, казался ему особенно вкусным, сливки, масло и хлеб - превосходными.
Чай отпит, самовар убран, а они все сидят за столом. Никандр Миронович все еще не может наговориться. Вчера Юленька была взволнованна и говорила мало. Что она делала в эти три года? Как проводила без него время? Есть ли новые знакомые? Какие?
Юленька удовлетворяет любопытство мужа, но не вдается в большие подробности. Жизнь шла однообразно, она скучала...
- Я, впрочем, обо всем тебе писала! - прибавляет она, и в голосе ее звучит какая-то беспокойная нотка.
Переполненный счастьем, умиленный Никандр Миронович не слышит этой тревожной нотки в нежном голосе своего "ангела". Он не замечает, как какое-то выражение не то беспокойства, не то страха внезапно мелькает на ее лице и снова исчезает в улыбке. Он не видит, что в нежном взгляде ее прекрасных глаз, когда она изредка их поднимает на мужа, есть что-то робкое и приниженное, словно виноватое. Он видит только свою ненаглядную "цыпочку" и глядит на нее влюбленными глазами, глядит, словно не может еще налюбоваться ею, и говорит с веселой улыбкой:
- А вчера я и не заметил. Ведь ты пополнела, Юленька... Да еще как!
Внезапная краска заливает щеки молодой женщины.
- Тебе это идет, право, Юленька... Чего ты конфузишься?..
- Разве я в самом деле пополнела?..
- Есть-таки... Однако что ж это?.. Подарков ты так еще и не видала?.. Не знаю: понравятся ли тебе?
С этими словами Никандр Миронович вышел из столовой.
С хорошенького личика молодой женщины внезапно исчезла улыбка. Оно омрачилось и стало тревожным. Брови сдвинулись, и между ними залегла складка. Глаза сосредоточенно смотрели перед собой. Она тяжело вздохнула и, склонив голову, словно бы под тяжестью какой-то неотвязной мысли, сжимала свои белые руки.
В соседней комнате раздались шаги мужа. Юленька встрепенулась и подняла голову. Лицо ее теперь было серьезно. Взгляд полон решимости. Слабая улыбка играла на устах.
- Ну-ка, посмотри, Юленька, что я тебе привез! - проговорил, входя с ящиками, Никандр Миронович. - Не думай: это не все... На корвете остался еще целый сундук для тебя! - весело прибавил он, открывая ящики.
И Никандр Миронович вынимал и выкладывал перед Юленькой прелестные вещи.
- Да что ты вдруг нахмурилась, Юленька?.. Или не угодил? - с беспокойством спросил Никандр Миронович, заглядывая в лицо жены.
- Не нравится, а? - повторил он.
Она подняла на мужа робкий взгляд и, улыбаясь, промолвила:
- Твои подарки прелестны... Спасибо тебе, мой добрый!
И с какою-то нежною порывистостью поцеловала Никандра Мироновича.
- А я думал, что ты недовольна, моя цыпочка, и мне было неприятно... Так довольна?
Юленька стала рассматривать вещи и опять улыбалась. Но вдруг краска сошла с ее лица. Она побледнела, взор стал мутный.
- Что с тобою?.. Ты нездорова? - испуганно спросил Никандр Миронович.
- Ничего, ничего... Пройдет, - отвечала она и вышла из комнаты.
Через минуту Никандр Миронович испуганно заглянул в спальню. Юленька была бледна, как при морской болезни.
- Не послать ли за доктором, Юленька?
- К чему? Доктор не поможет...
- Как не поможет? Что ты? Я сейчас побегу за доктором.
- Не надо! - остановила его с досадою в голосе Юленька. - Разве ты не видишь, какая это болезнь? Я беременна, - неожиданно прибавила она.
Голос ее звучал серьезно и глухо.
В первую секунду мрачный штурман, казалось, не понял значения этих слов и глядел на жену растерянным, недоумевающим взором. Но затем он с укором воскликнул:
- Как тебе не стыдно так зло шутить, Юленька?
Юленька молчала.
- Ведь ты пошутила?! Юлочка! Голубушка! Цыпочка моя! Скажи же! Ведь это неправда? - повторил он глухим, упавшим голосом, чувствуя в то же время и надежду, и страх, и тоску.
жалобный, полный невыразимого страдания вопль!
- Юленька! Юленька!