VIII
Прошла неделя с тех пор, как Григорий ушел на "Вихре" в плавание. Одна знакомая матроска сказывала, что "Вихрь" во все лето ни разу не зайдет в Кронштадт. Ей один писарь старый говорил, который "все знает".
Писаренок точно в воду канул.
Это показалось Аграфене чем-то странным, ей как будто было даже обидно, что он так добросовестно исполнил ее же приказание: "не услеживать".
Если писаренок не "брехал" тогда зря, то мог бы раз-другой как будто ненароком встретиться.
А то бегал-бегал два месяца, пялил глаза, да и был таков! Какая же это любовь?
"Уж не случилось ли чего с ним?" - беспокоилась порой Груня.
И во время своих выходов на улицу она нет-нет да украдкой и взглядывала: не идет ли навстречу этот пригожий, аккуратный, молодой писарек?
И матроска досадливо отворачивала взор, не встречая своего поклонника ни на улицах, ни на рынке.
"А может, его назначили на какой-нибудь корабль и его нет в Кронштадте?"
Так порой думала матроска, но думы о писарьке не были продолжительными и не переходили в греховные мечты, как было раз. Дьявольского наваждения, слава богу, не было, и Груне не в чем было каяться.
Просто ей жаль этого робкого паренька, которого она так строго "отчекрыжила", вот и все. Что может быть другого? Не льстится же она, в самом деле, на хорошенького писаренка? Она и по имени его даже не знает. Она, слава богу, любит и почитает своего матроса и помнит, что мужняя жена. Небось закон соблюдает, и ни в чем ее упрекнуть нельзя.
Подобными объяснениями она успокоивала себя, когда замечала, что в голову ее подчас являлись мысли о писаре. Ей казалось, что она вовсе забыла о нем думать - мало ли этих прощелыжников-писарей в Кронштадте, - а он нет-нет да и вспомнится, и словно бы от этого воспоминания и тепло и грустно на душе.
Почти уверенная, что поклонник ее в море, матроска чуть не ахнула, когда однажды, часу в восьмом утра, отправившись на рынок, она увидала этого самого писаренка, шедшего навстречу.
Сердце ее забилось радостно и тревожно. Она чувствовала, что лицо ее заливается румянцем. Ей вдруг сделалось весело, и погожий июньский день ей показался еще светлей и погожей.
И он шел не спеша, с опущенной вниз головой, точно подавленный каким-то горем, и не поднимал глаз.
Стараясь скрыть охватившее ее радостное волнение, Аграфена приняла строгий вид, опустила глаза и прибавила шагу. Вот-вот они сейчас сойдутся и разойдутся, - он на нее и не взглянет.
"Видно, и забыл обо мне!" - подумала задетая за живое матроска, исподлобья взглядывая на писарька.
Но в ту же минуту он быстро поднял голову и, встретив ее взгляд восторженным взглядом, весь словно бы просиявший от счастья, снял фуражку и проговорил:
- Мое навеки вам нижайшее почтение, Аграфена Ивановна! Дозвольте умолить вас выслушать одное мое слово...
- Ну, здравствуй... Чего тебе надо еще? - строго промолвила Груня чуть-чуть дрожавшим голосом.
Она приостановилась и вопросительно смотрела на этого хорошенького, свежего и румяного, щегольски одетого писарька. Его большие черные глаза так и впились в ее лицо и точно ласкали своим нежным взглядом и говорили о любви.
- Как вам угодно будет, Аграфена Ивановна, но только я не могу, - начал он мягким нежным тенорком.
- Не могу исполнить вашего повеления, чтобы не видать вас. Терпел две недели и... нет больше сил моих... Не будьте столь ко мне жестоки... Позвольте хоть издали любоваться на вас, Аграфена Ивановна...
- Опять замолол! Не мели пустяков! - промолвила Груня, продолжая путь.
- Для вас пустяки, а для меня, может быть, решается судьба жизни! - продолжал Васька, идя рядом с Аграфеной... - Не берите на душу греха в погибели человека...
- Отстань... Что еще выдумал?
- Вовсе не выдумал, Аграфена Ивановна... Я целых две недели, можно сказать, был в непрерывной тоске и в непрерывных мечтаниях о вас... Ни сна не было, ни аппетита. Так только поддерживал свое существование... Отмените ваше приказание... насчет моего обожания. А не то... без лицезрения вашего лица мне лучше не жить.
- Сдурел ты, что ли?..
- Помрачение форменное, Аграфена Ивановна. Первый раз в жизни почувствовал, что значит, когда обожаешь всеми нервами своего существования по гроб жизни. Дозвольте встречаться, а не то в отчаянности я могу решить себя жизни...
- Что ты? Что ты? - испуганно проговорила матроска, останавливаясь и с участием взглядывая на писарька, лицо которого в эту минуту имело самое трагическое выражение. - Как тебя звать-то? - прибавила она.
- Василием! - мрачно проговорил писарь.
- Вовсе я в беспамятстве от чрезмерной любви к вам, Аграфена Ивановна.
- Глупый! Разве можно любить чужих жен? Я - в законе. А ты заведи свою, да и люби... Мало ли девушек в Кронштадте.
Васька горько усмехнулся.
- Эх, Аграфена Ивановна! Может, и много их, да вы-то одни!
И матроска, вся взволнованная, пошла, ускоряя шаги.
- Так это последнее ваше слово, Аграфена Ивановна?
- Да чего ты от меня хочешь?
- Видеть вас, только видеть и знать, что вы не сердитесь на несчастнейшего человека!
- Чувствительно благодарен вам и за то... Пречувствительно. Вы, можно сказать, вернули меня к жизни.
И с этими словами Васька взял руку Аграфены и крепко-крепко пожал ее.
- Сегодняшний день - для меня незабвенный! - прибавил он и шепнул: - Прощай, любовь моя!.. Прощай, андел души моей!
И, приподняв фуражку, обогнал матроску и еще долго оглядывался, словно бы не мог от нее оторваться.
На душе у нее была радость. Эта любовь невольно находила отклик, и она вдруг почувствовала, что писарек ей необыкновенно мил и дорог.