VII
На следующее утро хозяйка постучала в комнату Ракитина. Она вошла торжественно и серьезная в полном своем обычном "параде" и, после изысканных извинений, что осмелилась помешать его вдохновению, "позволила себе" заметить, что несомненно возвышенные мнения г.Ракитина, которые так понравились ей самой, к сожалению, взволновали и испугали пансионеров и вредно подействовали на больных...
- Да вы присаживайтесь, госпожа Шварц...
И Ракитин пододвинул кресло хозяйке...
- О, не беспокойтесь, monsieur... Я на одну минуту.
Однако хозяйка присела и продолжала:
- И многие выразили мне неудовольствие на громкие споры за столом. А мой принцип: полное спокойствие жильцов, которые делают честь пансиону. Вы, как необыкновенно умный человек, конечно, согласитесь с этим принципом? - любезно и твердо прибавила хозяйка.
- А не то, госпожа Шварц, вы захотите лишиться такого необыкновенно умного человека? - ответил, улыбаясь, Ракитин.
- К сожалению, я поставлена в тяжелое положение...
- А комната здесь отличная... Не жарко...
- И какой вид с балкона...
- И вид... И работается хорошо... И кормите порядочно...
- Я стараюсь! - вставила госпожа Шварц.
- Вы образцовая хозяйка и - примите вполне заслуженную дань - такая интересная женщина, что присутствие ваше за столом может только доставлять эстетическое удовольствие... Одним словом, пансион мне нравится.
И с серьезным видом прибавил:
- Простите нескромный вопрос, милая хозяйка: вам лет - тридцать?.. Или нет еще?
- Что вы?.. Вы смеетесь?.. Я старуха... Мне сорок два! - скромно промолвила госпожа Шварц, внезапно оживляясь, словно старый парадер, заслышавший трубу.
- Неужели?.. А какой же у вас, значит, живительный воздух... Моложавит... Без шуток говорю! - воскликнул Ракитин, который по привычке старого юбочника говорил до дерзости невозможные комплименты, самодовольно уверенный, что хоть долю из вранья женщина примет за правду.
- Я когда-то была недурна, а теперь...
И госпожа Шварц вздохнула и тоже по старой привычке сверкнула когда-то многообещающими глазами.
- Так вы извините, что я вынуждена была передать вам неудовольствие пансионеров...
- Какие извинения!.. Можете быть спокойны, что больше я не поставлю вас в неприятное положение и ваших пансионеров не огорчу спорами.
- Как приятно иметь дело с таким умным человеком! Нет слов благодарить вас...
Госпожа Шварц не уходила.
- Считаю своим долгом сказать, что ваш соотечественник очень плох.
- Бедняга! Еще вчера вечером я сидел у него, и он бодрился.
- Милый наш доктор только что был у Неволина...
- И что же сказал?
- Неволин и не догадывается?
- Почти все чахоточные не догадываются. А кажется, так легко догадаться... Я сейчас навещала Неволина... Он не встал сегодня с постели и наверно уж не встанет... И как слаб, как взволнован!..
- Отчего взволнован?
- Рано утром получил телеграмму... О, как жестока его хорошенькая жена! Как жестока! Бывают бессердечные женщины, но такие, как она, редки. Не правда ли? Вы, как писатель, знаете нас. А Неволин не знает. Он все еще надеется... А я, признаюсь, думаю, что эта дама совсем не приедет... К чему ей умирающий муж? Она, верно, забыла священный долг жены... А он так ждет, так любит! - И госпожа Шварц поднесла к глазам носовой платок. - Мне так жаль молодого человека, который так хочет увидеть жену и умирает один, на чужбине, что я посоветовала ему сейчас же ехать в Петербург...
"И какая же ты стервоза!" - подумал он.
- Доктор находит, что больной доедет... Уже ожидание видеть через два дня жену поддержало бы его... Так бы хорошо было бы для него умереть около любимого человека... И когда я сказала о Петербурге и думала, что поездка его обрадует, Неволин - вообразите - взволновался и рассердился...
- Не оценил вашей доброты, госпожа Шварц?
Хозяйка сделала вид, что не услышала злой иронии в голосе Ракитина и не заметила его насмешливых глаз.
- Но все-таки дайте ему умереть в пансионе...
- Да разве я не хочу держать умирающего в пансионе?.. О, не говорите так, monsieur! Я не заслуживаю обидного подозрения. Я христианка! - патетическим тоном оскорбленной добродетели воскликнула хозяйка. - И я так люблю бедного Неволина. Он всегда был так добр и деликатен со мной... Так предупредительно платил вперед. И - спросите у него - как я заботилась о нем! Поверьте, что я постараюсь, чтобы его последние дни в моем пансионе были по возможности покойны... Сегодня же позову сиделку, хотя бы на мой счет, если Неволин не вспомнит перед смертью заплатить ей...
И, словно бы в доказательство ее христианской любви к ближнему, она прибавила:
- Вы знаете, с какими предрассудками приезжие? Я понесу большие убытки, если нескоро сдам комнату - ведь комната превосходная? - после покойника... А для бедной женщины это чувствительно, но я и не подумаю мысленно упрекнуть память молодого человека... Тревожит меня только одно...
- Я не знаю, как быть, если жена не приедет, и Неволин умрет... Кого известить, кроме жены, других близких в Петербурге... Где захотят похоронить его... И вообще...
- Об этом не беспокойтесь... Я все сделаю... И заплачу по счету...
- О, пустяки... Об этом не стоит и говорить... Значит, вы примете на себя все заботы... Я так и думала... Да и кому же позаботиться, как не соотечественнику, да еще такому великодушному, как вы...
С этими словами она поднялась, еще раз извинилась, что помешала вдохновению, и величественно удалилась, довольная своим визитом к Ракитину.
"Свои "нелепости" говорить за обедом не будет и пансионеров не напугает. Последний счет за Неволина и сиделке уплатит, и весьма вероятно, что после смерти Неволина перейдет в его комнату. Такой нахальный господин не может иметь предрассудков. Да и вполне здоровый человек!" - подумала госпожа Шварц.
И хоть она считала Ракитина не очень-то повадливым пансионером, требующим от горничной основательной и своевременной уборки и добросовестной чистоты сапог и платья, тем не менее нашла, что он мужчина не без вкуса, когда вспомнила его комплименты, и решила, что он будет менее требователен, если, вместо Шарлотты, назначить горничной в его номер хорошенькую молодую Клару.