V
Ракитин любил говорить и любил, чтоб ему благоговейно внимали - и особенно женщины, не старее сорока лет и не оскорбляющие его эстетического, довольно изощренного вкуса - и чтобы не забывали - и еще лучше, если показывали ему - что он умный и талантливый писатель Ракитин и очень интересный еще мужчина, несмотря на его пятьдесят два года, для удобства, впрочем, сокращенные им до сорока восьми, тем более, что моложавость его не давала повода к сомнениям.
Все в пансионе Шварц знали, что Ракитин "знаменитый" русский писатель и что приехал в Кларан оканчивать новый роман.
О своем писательстве Ракитин объявил г-же Шварц в день приезда, когда объяснил ей, зачем просит поставить в его комнату письменный стол побольше, и осведомился: нет ли по соседству больных.
Вероятно, ради большей чести для пансиона, хозяйка произвела нового жильца в "знаменитого", о чем и сказала пансионерам.
Неволин испытывал перед Ракитиным невольное чувство неловкости и даже виноватости за то, что жена, о последнем письме которой он обрадованно сообщил ему, не приехала!
Стараясь скрыть это, он слабо пожал слабыми худыми руками полную, мясистую руку Ракитина и не без тайной зависти взглянул на его красивое, несколько самоуверенное и заносчивое лицо с умными, слегка насмешливыми, лукавыми темными глазами и стал есть суп, преодолевая отвращение к пище. И наконец, словно бы недовольный, что Ракитин молчит, проговорил преувеличенно-спокойным тоном:
- Вас удивляет, что жена не приехала, Василий Андреич?..
- Верно, что-нибудь задержало, Валерий Николаич!
- В Берлине отдыхает. Завтра и приедет.
- Получили телеграмму?
- Еще не получил... Получу.
"И ведь все еще упорно верит!" - подумал Ракитин.
Эта маленькая, красивая женщина с ангельскими глазами, судя по портретам, о которой так часто и восторженно говорил Неволин, возбуждала в Ракитине и любопытство писателя и завзятого любителя интересных женщин.
"Наверное втюрилась. Снова что-нибудь солжет в телеграмме или в письме, и этот до идиотства ослепленный муж опять поверит, будет ждать, волноваться и ходить на вокзал. Свинство, что не едет... Могла бы приехать и скрыть от умирающего, что не любит его. На это женщины виртуозки и умеют искренно пожалеть тех, кого обманывают. Откуда такое бессердечие у этой женщины?" - спрашивал себя Ракитин.
- А если Елена Александровна завтра не приедет? - осторожно проговорил Ракитин, чтобы заранее подготовить Неволина к возможному разочарованию.
- Не приедет? Почему вы предполагаете, что жена не приедет? - спросил Неволин.
В его взволнованном глухом голосе были и смущение, и испуг, и мольба.
Он знал, как "подло" смотрит Ракитин на женщин и с какой циничной простотой относится к ним. Это чувствуется и в его разговорах и в тех его писаниях, которые Неволин читал.
"Что может подумать Ракитин... Почему она не едет?"
- Предполагаю самую обыкновенную вещь. Что-нибудь может задержать отъезд на два-три дня! - ответил Ракитин самым, казалось, искренним тоном.
- Но ведь я читал вам вчерашнее письмо жены? - с тоном упрека промолвил Неволин.
- Да разве мало непредвиденных обстоятельств, Валерий Николаевич!
Сердце Неволина заколотилось сильнее, когда, с тревожной пытливостью заглядывая в глаза Ракитина, уже не улыбающиеся, медленно и, казалось, с трудом спросил:
- Например?
- Хоть бы рецидив болезни матери Елены Александровны...
От сердца больного отлегло. Дышать стало свободнее.
- Разве что это...
И через минуту прибавил:
- Но пока этого нет, вы завтра убедитесь, что ваши пессимистические взгляды на женщин не подтвердятся... По крайней мере на жене! - проговорил с внезапным возбуждением Неволин.
- Да вы что на меня клеплете, голубчик? Разве я обобщаю свои наблюдения... Разве не знавал я прелестных, правдивых женщин? - сказал Ракитин успокаивающим ласковым тоном своего мягкого, бархатного голоса, которым владел по временам с мастерством прирожденного актера. - Да вот вам налицо пример прелестного создания... Взгляните на эту рыжеволосую мисс... Зато остальные... Например, как ее тетка с лошадиным лицом... Предложи на выбор - жениться или в Якутскую область... Конечно, последнее... Или такие лицемерные тихони, как пасторша, целующая на людях не особенно чистоплотную руку своего пастора преклонных лет и поневоле аскетического настроения... А зрелая дева из Гамбурга?.. А какой фрукт сама хозяйка? Этот маленький Меттерних, вечно улыбающаяся монументальная отставная красавица Августа Шварц... Какая шельма, какая выдержка и какая репутация!.. Говорила она вам, как любит своего плюгавого Шварца-повара?
- А вчера, рано утром, я слышал, как она его любит, когда все пансионеры спали, и "идиллия" еще не одевалась...
Ракитин бросил зубоскальство и стал прислушиваться к тихим разговорам пансионеров.
Не нравилась ему эта чинная, накрахмаленная, буржуазно-самодовольная публика. Особенно возмутили его два англичанина, когда услыхал, на что они держали пари. С каким удовольствием оборвал бы он их, умей говорить по-английски!