V
Перед самым обедом семья адмирала должна была собираться в гостиной.
Боже сохрани, если в это время Ветлугин заставал там какого-нибудь гостя, приехавшего с визитом и не догадавшегося уйти до появления адмирала в гостиной, то есть за пять минут до четырех часов. В таких случаях адмиральша сидела как на иголках, а дочери в страхе волновались, особенно если гость был мало знаком адмиралу, молод и из статских, к которым старый моряк не очень-то благоволил, называя их презрительно "болтливыми сороками".
Увидав в гостиной постороннего, адмирал хмурил брови и недовольно крякал, еле кивая головой в ответ на поклон гостя. Он выжидал минуту-другую, затем вынимал из-за борта сюртука свою английскую, старинного фасона, золотую луковицу-полухронометр (хотя отлично знал время) и, взглянув на часы, говорил:
- Мы, кажется, обедаем в четыре!
Адмиральша и дочери краснели, не смея взглянуть на гостя. Тот, сконфуженный, вскакивал, рассыпаясь в извинениях, и, откланявшись, поспешно исчезал, порядочно-таки напуганный суровым моряком, и, случалось, слышал из залы резкий голос адмирала, спрашивающего у жены:
- Это еще что за нахал?
Адмиральша робко объясняла, что это камер-юнкер Подковин... Приезжал с визитом... Он очень хорошо принят у адмирала Дубасова и вообще...
- Женихов ловите? - перебивал старик, поводя на дам презрительным взглядом. - Этот ваш Подковкин - или как там его?.. хам! Засиживается до обеда. Чтоб я его больше никогда не видал! - резко обрывал Ветлугин.
И бедной адмиральше, очень любившей общество и большой охотнице поболтать всласть, особенно на романические темы, приходилось иногда отказывать знакомым, которые не нравились мужу, или же звать их в те вечера, когда адмирал бывал в английском клубе.
В этот день в гостиной, по счастью, чужих не было. К обеду явились сыновья Николай и Григорий, молодые офицеры, и Сережа, отпущенный из корпуса по случаю завтрашнего праздника.
В ожидании адмирала разговаривали тихо и остерегались громко смеяться. На всех лицах была какая-то напряженность. Один лишь Сережа, стройный, гладко остриженный юноша в кадетской форме, с живой, подвижной физиономией и бойкими черными глазами, похожий своей наружностью на мать, а живостью манер и темпераментом - на отца, о чем-то с жаром шептал любимой сестре Анне, которой он поверял все свои тайны и заветные идеи, юные и свежие, как и сам этот юноша, выраставший в эпоху обновления.
Анна слушала своего фаворита с выражением изумления и испуга на своем серьезном и добром лице и, когда Сережа остановился, тихо воскликнула:
- Ты с ума сошел, Сережа?
Юноша усмехнулся. Он с ума не сходил... Напротив, он за ум взялся... Он обдумал свое намерение и решил поговорить с отцом.
- Да разве он тебе позволит?
- Я постараюсь убедить его.
- Ты?! Папеньку?!
- Да, я! - задорно отвечал Сережа. - Он тронется горячей просьбой... Не каменный же он... Помнишь, Нюта, маркиза Позу? Подействовал же он на короля Филиппа?.. Ведь подействовал?
Но сестра, не разделявшая иллюзий юного маркиза Позы, с видом сомнения покачала головой.
- Ах, Нюта, как жаль, что ты не читала "Темного царства"! - снова заговорил вполголоса Сережа. - Прелесть! Восторг! Ты должна прочитать... Я тебе принесу "Современник"... Ты увидишь, Нюта, к чему ведет родительский деспотизм... У нас здесь то же темное царство, и вы все...
Сережа вдруг смолк, оборвавши речь. Смолкли и другие разговаривавшие. В гостиную вошел адмирал, по обыкновению ровно за пять минут до четырех часов.
Все, кроме адмиральши, поднялись и поклонились. Адмирал кивнул головой, ни на кого не глядя, и заходил взад и вперед, поводя плечами и хмуря брови. Все снова уселись и заговорили шепотом. Эта атмосфера боязливого трепета, по-видимому, нравилась старому адмиралу, и он в присутствии семьи обыкновенно напускал на себя самый суровый вид и редко, очень редко удостоивал обращением к кому-нибудь из членов семейства.
- Ты видишь? Папенька сегодня не в духе! - шепнула Анна на ухо Сереже.
- Не в духе? Он у вас всегда не в духе... Самодур! А вы трепещете, как рабы, хоть и считаете себя людьми! - отвечал вполголоса Сережа, и его возбужденное лицо дышало презрением.
Анна громко кашлянула, чтобы отец не услыхал Сережиных слов, и, умоляюще взглядывая на брата, сжала ему руку.
и обронил его.
Гриша первый со всех ног бросился подымать платок и подал его отцу с самой почтительной улыбкой, сиявшей на его красивом лице. Казалось, он весь был необыкновенно от этого счастлив. Голубые его глаза светились восторгом. Адмирал даже не поблагодарил молодого офицера, а как-то сердито вырвал у него платок и спрятал в карман.
Этот Гриша, или, как все его звали, "тихоня Гриша", был самый почтительный и, казалось, самый преданный сын, к которому адмирал ни за что и никогда не мог придраться. Тихий и рассудительный, исполнявший свои сыновние обязанности с каким-то особенным усердием, глядевший в глаза отцу и матери, сдержанный и скромный не по летам, он, несмотря на все свое добронравие и старание всем понравиться, не пользовался, однако, большой любовью в семье. И сам грозный адмирал, казалось, нисколько не ценил ни его всегдашней угодливости, ни его почтительно-радостного вида и был с ним резок и сух, как и с другими детьми, исключая первенца Василия, командира корвета, и двух старших замужних дочерей-генеральш.
- Наш-то "лукавый царедворец"! - шепнул сестре Сережа, указывая смеющимися глазами на брата, которого Сережа недолюбливал, считая его отчаянным карьеристом и угадывая в нем, несмотря на его смиренную скромность, хитрого и пронырливого эгоиста.
Анна строго покачала головой: "Молчи, дескать!"
- Далеко пойдет Гришенька. Спинка у него гибкая! - продолжал шептать Сережа.
Адмирал вдруг сделал крутой поворот и остановился перед Сережей.
Кроткая Анна в страхе побледнела.
- Ты почему не в корпусе? - грозно спросил адмирал.
- Завтра праздник! - отвечал чуть дрогнувшим от волнения, но громким голосом Сережа, вставая перед отцом.
Адмирал с секунду глядел на "щенка", и в стальных глазах его, казалось, готовы были вспыхнуть молнии. Анна замерла в ожидании отцовского гнева. Но адмирал внезапно повернулся и снова заходил по гостиной, грозный, как неразряженная туча.
Через минуту появился Никандр, весь в черном, в нитяных перчатках, с салфеткой в руке, и мрачно-торжественным тоном провозгласил:
- Кушать подано!
Адмирал быстрыми шагами направился в столовую, и все, с адмиральшей во главе, двинулись вслед за ним.
- Прикуси ты свой язык, Сережа! - заметила Анна, шедшая с братом позади.
- Нет, ты лучше посмотри, Нюточка, на Лукавого царедворца! Идет-то он как!
- Как и все, думаю...
- Нет, особенно... Приглядись: в его походке и смирение, и в то же время скрываемое до поры величие будущего военного министра... Гриша хоть и прапорщик, а втайне уж мечтает о министерстве... Он, наверное, будет министром.
- А ты всегда останешься невоспитанным болваном! - чуть слышно и мягко проговорил, оборачиваясь, Гриша.
- Слушаю-с, мой высокопоставленный и благовоспитанный братец! Не забудьте и нашу малость, когда будете сановником! - отвечал, улыбаясь, Сережа, отвешивая брату почтительно церемонный поклон.
- Осел! - шепнул Гриша, бледнея от злости.
- Тем лучше, чтобы иметь честь служить под вашим начальством! - отпарировал Сережа, умевший доводить сдержанного брата до белого каления.
- Сережа, перестань! - остановила его Анна, не переносившая никаких ссор и бывшая общей миротворицей в семье.
- Ах, Сергей, Сергей! - попеняла, улыбаясь кроткой улыбкой, Анна и значительно прибавила:
- Надеюсь, ты отложишь свое намерение и не будешь говорить с отцом?
- Не надейся, ангелоподобная Анна... Ты пойми, голубушка: я обязан говорить...