VII
Несколько лет тому назад я жил летом в Кронштадтской колонии, близ Ораниенбаума.
Гуляя как-то вечером, я зашел на Ключинскую пристань полюбоваться недурным видом на море. Там дожидался щегольской катер с военного судна, а на пристани стояла группа матросов в белых рубахах, среди которой выделялась чья-то низенькая коренастая фигура в измызганном, оборванном куцем пальтишке.
- ...А ты думал как?.. Меньше как по двести линьков у него, братец ты мой, не полагалось порции... В иной день, бывало, половину команды отполирует... Одно слово - орел!..
Этот сиплый, надтреснутый, старческий басок показался мне знакомым, сразу напомнив давно прошедшие времена. Я подошел поближе и в оборванном старике узнал бывшего нашего лихого боцмана Щукина. Он сильно постарел. Испитое бурое его лицо было изрезано морщинами и заросло седой колючей бородой. Потускневшие глаза еще более выкатились. Платье на нем было самое жалкое, сапоги дырявые, и старая матросская шапка, надетая по старой привычке на затылок, была какого-то вылинявшего вида.
- Или взять теперь боцманов... Рази теперь боцмана?! Шушера какая-то, а не боцмана! - продолжал, оживляясь, Щукин. - Один срам... Чуть что - сичас фискалить на матроса, если матрос не даст ему рупь-целковый... Тьфу! Или теперя матрос... Какой он матрос?.. Ему только и мысли, как бы под суд не попасть... Напился - под суд! Портянки паршивые пропил - под суд! Сгрубил ежели - под суд! Это небось порядки?..
Щеголеватый молодой унтер-офицер, слушавший ламентации Щукина с снисходительной улыбкой, с важностью заметил:
- Нонче другие права... При вас закону не было, а теперь на все закон...
- Закон?! - презрительно выпячивая губу, повторил Щукин. - А что фитьфебеля у вас нонче от матросов деньги берут да при часах ходят - это закон?! Выйдет это он: фу-ты на! Павлин, да и только... "Вы да вы", а от матроса рыло воротит - в господа лезет... Форцу-то много, а если прямо сказать, так одно слово шильники!.. Нет, братец ты мой, ежели ты боцман, ты учи матроса, бей его с рассудком, но только и совесть знай... А то из-за портянок ежели человека несчастным сделать - это закон?! Или ежели за всякую малость на матроса жаловаться, - это, по-твоему, закон?!. Нет, брат, это не закон... Это - тьфу!.. - энергично окончил старик, сплюнув и выходя из кружка.
- Здравствуйте, Щукин! - проговорил я, подойдя к старику.
Щукин оглядывал меня, видимо не узнавая. Я назвал себя.
- Вот где довелось встретиться, ваше благородие! - радостно приветствовал меня Щукин. - Вы, значит, вышли из флота?
- Вышел.
- Да и какой теперь флот, ваше благородие! Вы вот спросите: умеет ли он брамсель крепить... так он и брамселя-то не видал, а тоже матросом называется... Ишь ведь, тверезые они нонче какие! - насмешливо прибавил старик, кивая на матросов. - А унтер-то у них?.. При цепочке... деликатного обращения... все больше чай с алимоном... Другой народ пошел, ваше благородие!..
- А вы чем занимаетесь?
- А сторожем здесь, при кладбище, да вот пристань караулю, чтоб не сбежала... Спасибо, исхлопотал мне это Василий Иванович... Он не забывает старого боцмана... заместо отца родного... Вот вышел окуньков половить... С десяток уж наловил, ваше благородие...
- Выпить-то ему не на что, вот он и ловит окуней на сорокоушку! - насмешливо проговорил унтер-офицер, приблизившись к нам.
- Небось у тебя не прошу, у сволочи! - сердито отвечал Щукин и пошел к своей удочке.
Я купил у Щукина окуньков, и он мгновенно удалился. Через четверть часа он снова явился на пристань совсем охмелевший, и скоро в вечерней темноте снова раздавался его пьяный, осипший голос:
"Фершанте" в три минуты марселя меняли... А ты?.. Какой ты унтерцер? Тебе бы только компот в штанах варить, а не то что как прежде бывало... Или когда мы на клипере взаграницу ходили... Небось служба была... Василий Иваныч понимал, какой я был боцман... У меня - шалишь, брат...
Примечания
Так называли матросы корабль "Ла Фершампенуаз".(Примеч. автора.)
"заслугой". (Примеч. автора.)